Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов. Владимир Маталасов

замедлив ход на полминуты, выплюнула из своих недр на полустанок «Бугор-Колдыбино» всего лишь двух пассажиров. Конечно же, это были Иван Абрамыч Бабэльмандебский и Мануил Сафроныч Чубчик. Было ещё свежо и прохладно, хотя яркое летнее солнце давно уже стояло над горизонтом.

      Железнодорожная колея пролегала между хвойно-берёзовыми лесопосадками, тянувшимися вдоль полотна так далеко, насколько хватало взгляда. Начальник полустанка – он же по совместительству путевой обходчик, пояснил как добраться до «Зелёнкино».

      Подхватив нехитрый скарб, путники отправились в дорогу. Чубчик транспортировал две складные удочки с сачком и вместительный рюкзак. В руках Бабэльмандебского раскачивался коричневый саквояж. Оба были облачены в белые одеяния отдыхающих дачников. На их головах красовались новенькие, широкополые соломенные шляпы. Посмотреть на них непредвзято со стороны – дон Кихот Ламанчский и Санчо Пансо. Шагали они по просёлочной дороге, сначала тянувшейся вдоль железнодорожного полотна, а затем резко забиравшей вправо. Из лесопосадки вышли в степь, оглашаемую стрекотанием кузнечиков и пением жаворонков. Отшагать требовалось не менее шести километров по пыльной просёлочной дороге.

      – Раздолье-то какое, а? – восторженно изрёк Чубчик. – А небо-то какое васильковое, в голубых тонах. Хоть сейчас бери, садись да и пиши пейзажи. Крррасота! Действительно, не зря говорят: не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Разве думали-гадали мы с вами ещё вчера, что сегодня сольёмся с матушкой-природой, не обременённые суетой мирской в поисках хлеба насущного. Ну и друг у вас, Абрамыч, я вам скажу. Вот так, просто – раз, и одарил своей заботой, вниманием, а главное – средствами, так скть. Это просто какой-то добрый барабашка на головы наши свалился.

      – И не говори, Манюня! Много ещё на земле непонятного творится, – согласился Бабэльмандебкий. – До-свиданья мама, не горюй… А воздух-то какой! – потянул он носом. – Хорошо в краю родном, пахнет сеном и гумном. А ведь были времена, когда нас, старых работников сцены, за ненадобностью или по чьему-то злому умыслу, вытурили из театра в три шеи. За что, спрашивается, за какие такие грехи? Тяжёлые были времена, что и говорить. Нам с Монбланом Аристарховичем пришлось жить тем, что собирать бутылки и сдавать их, без приглашений ходить на свадьбы и поминки, подрабатывать на судебных тяжбах, в основном против хамоватых продавцов.

      – А это как? – поинтересовался Манюня.

      – Да вот так! Специально нарывались на скандалы, при свидетелях, своих людях… Не нужен мне берег турецкий… Как правило, дела выигрывались, следовала денежная компенсация за причинённый моральный ущерб. Суммы, разумеется, были незначительными, но прожить было можно… Отцвели уж давно хризантемы в саду… Благодать-то какая! Ты и представить себе не в силах, Манюня, какой я сегодня комфортный и даже, сказал бы, распоясанный!

      – Оно и видно, – согласился Чубчик. – Ну а что дальше-то было? – сгорал он нетерпением.

      – А было