Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов. Владимир Маталасов

его рабочий механизм, на последнем поклоне, сработал на выхлоп.

      – Э-э, клапан, кажись, прохудился. Я не стала бы, дядя, спать с тобой в одной палатке. И вообще, я вас осуждаю уже только за одно то, что вы есть! – Весь этот обвинительный монолог Манька падекале произнесла гневной скороговоркой.

      Панас Мартыныч даже и опомниться не успел. Лицо его превратилось в одно сплошное багровое пятно, усы округлились, а глаза встали дыбом. Маньки и след простыл, а он ещё не мог выйти из полуобморочно-столбнячного состояния. Потом и его, как ветром сдуло: видимо, у него созрело определённое решение свершить вендетту над распоясавшимся, обнаглевшим созданием.

      Бабэльмандебский и Чубчик вышли в залу. Здесь царили всеобщие оживление и праздничное настроение: звучала музыка, танцевали пары, за столами и столиками провозглашались тосты, сопровождаемые звоном хрусталя. В саду зажглись, закружились шутихи, засверкали блёстками разноцветных огней запускаемые с крыши особняка фейерверки.

      – Как? Вы разве не слышали потрясающую новость? – донеслось до слуха друзей, когда они проходили мимо сбившихся в небольшую кучку гостей. – Некто Мордухан Мордубей у всеми нами уважаемого Скорпиона Серапионовича Бодун-Сморкуновского стибрил, самым наглым образом, капитал каких-то двух порядочных джентльменов: кажись – капитал Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Каково, а, я вас спрашиваю?

      Вышли в сад, в задумчивости побродили по тёмным аллеям.

      – Ты моя лучезарно-судьбоносная! – донеслось из левого тёмного угла.

      – Вы предмет моей страсти! – донеслось из правого, в результате чего последовал незамедлительный ответ: «Низменные чувства повелевают вами, друг мой… Ой! Противный!.. Мне щекотно. Убери свои руки … на другую часть моего тела».

      Прямо на друзей из темноты вынырнула беспечно болтающая стайка прогуливающихся.

      – Мой ребёнок такое совершил двадцать лет назад, такое, что и сказать-то невозможно, да и на словах передать трудно, – вспоминая о чём-то, сокрушалась немолодая, но ещё вполне привлекательная на вид дама.

      – Что же он такого предосудительного совершил? – перебивая друг друга, с нескрываемым испугом в голосе, поинтересовались сопровождающие.

      – А он просто взял, и … не родился! – В восторге от собственной шутки она залилась звонким смехом.

      – Вот такая-то проблемация сублимации, если, конечно, спирально посмотреть, – своеобразно выругался Манюня Чубчик. – Дурочка с переулочка. Пугает людей почём зря.

      В отблесках фейерверка было замечено, как какая-то мужская стать, а вернее – господин Пейдодна, по какому-то поводу проявлял своеобразную форму протеста в виде объятия фонарного столбв. Другой же, господин иностранного происхождения, герр Дринькштоф, торопился на выручку первому, распластавшись в двухмерном пространстве, совершая руками круговые движения и пытаясь безрезультатно «подплыть» к своему приятелю.

      – Правильно гласит