Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов. Владимир Маталасов

без всякого повода и сожаления – старое, казалось бы изжившее себя, на обочину жизни, и старый актёр умирает, сначала душой, а потом уж и сердцем, и, наконец – телом. Всё, баста: нет человека, нет и проблемы.

      Из старой гвардии нашего театра многие уже отошли в мир иной, но ещё больше всё-таки живут, отвергнутые временем, влача жалкое существование.. И вот мне пришла в голову шальная мысль собрать воедино всех ныне живущих и здравствующих актёров нашего театра и организовать встречу в виде творческого вечера. Каждый из них должен был сыграть свою, придуманную им же роль, без предварительной подготовки, без репетиций. Всё должно было быть построено на импровизации, на основе внутреннего мироощущения и жизненного опыта.

      Каждый из них сыграл сегодня свою лучшую, главную роль, кто-то, может быть, и последнюю – ведь самому младшему из них шестьдесят два года, а старшему – восемьдесят пять, – но как сыграл в этой величайшей, четырёхчасовой трагикомедии. Они выложились полностью, играя в этот раз не для публики, а для себя, для внутреннего самоутверждения, ради осознания того, что ты ещё что-то можешь в этой жизни, и можешь сделать это во сто крат лучше прежнего. Это был для них парад жизни, момент истины.

      – Удивительно! – изрёк в задумчивости Иван Абрамыч. – Просто удивительно всё это!

      – Что – удивительно? – спросил Монблан Аристархович.

      – Удивительна способность людская к полному перевоплощению: в Большом такого не увидишь. Однако, с трудом, но кое-кого, кажется, признал, кого-то вычислил. У меня мелькнула такая догадка, но как-то не в силах был поверить. Взять, хотя бы к примеру, эту Прыгунец-Скакалкину. Так это ни кто иной, как Марфа Пингвинова. Её сподвижницы – Сколопендра и Саламандра, – Степанида Продувная и настурция Балагур-Смехотворная.

      – Пра-альна! – заключил Кочергин Бомбзловский. – А Гармония Всеобъемлющая?

      – Это кто?

      – Ну та, что с Поцелуйко и Наливайко, ну ещё: «Моего здесь нет?»

      – А-а! Насчёт двух первых, так это, кажись, Ёлкин-Палкин и Перламутров соответственно, а вот касаемо Гармонии… – Иван Абрамыч задумался. – Нет, что-то не припомню.

      – Эх ты, голова твоя садовая. Это же Фурия Булдыкина.

      – Точно! – Бабэльмандебский шмякнул себя по лбу.

      – А помнишь её в роли просительницы, этакого забитого существа, в комедийной пьесе Марьин-Рощинского и Сергиев-Посадского «Якосьмь возопивши»?

      – Ну как же, как же! Там ещё, помнится: на предложение чиновника Пятихвостова: «А ну, покажи-ка, наконец-то, свою гордыню», она, позабыв слова – суфлёр Хрянь-Моржовый в это время околачивался в буфете, – нашлась, дерзко, с гордым вызовом воскликнув: «Пожалуйста!», высоко подняв подол своей юбки. Помнится, зал был в восторге. Суфлёра лишили должности и перевели в дворники, а Фурию долго ставили всем нам в пример за выдержку, находчивость, хладнокровие.

      – А вот ещё гости наши