Ф. А. Абрамов. Сборник. Федор Абрамов

Этаких-то малышей… Мало их война осиротила…

      В полном отчаянии, не зная, на что решиться, она села ужинать. Кусок не лез в горло. Гнев и обида душили ее. Разве не могла она, та же самая Анна, попросить добром? Да разве она, Анфиса, не заботилась о ней? Кажись, кому-кому, а ей не отказывала.

      Хлопнули ворота, стук в дверь.

      – Что там еще за стуки? Входи.

      Дверь отворилась, и порог переступил кто-то мокрый, сгорбившийся. Мишка!..

      В сердце Анфисы вдруг что-то кольнуло.

      – Ты чего не в кино? Где тебя носило? Весь мокрый – как из воды. Садись со мной ужинать.

      Мишка отрицательно мотнул головой, сел к печке.

      – Да что с тобой? Ты здоров, парень?

      – Отправь меня в ремесленное… – глухо сказал Мишка, не поднимая головы.

      – Тебя? В ремесленное?

      Она взяла со стола керосинку, подошла к нему, осветила.

      Он сидел с опущенной головой. С мокрых, взъерошенных волос капала вода, одежда и сапоги захлестаны грязью, травой, – как, скажи, по земле катали его.

      Она сунула керосинку на печку, наклонилась над ним, взяла за подбородок:

      – Где тебя так?.. – и осеклась. В лицо ей глянули измученные, исстрадавшиеся глаза – и она без слов поняла: все знает…

      – Дай справку, а то сам убегу.

      Она медленно выпрямилась:

      – А ты подумал… о ней-то?..

      Мишка остервенело взмахнул кулаком:

      – Раз так – к черту! Пущай как знает…

      – Ты что говоришь? Что говоришь? – вскипела Анфиса. – Это о матери-то? Это мать-то родную к черту? Молокосос! Мать о них убивается, света белого не видит. Ты смотри, на кого она похожа – как щепка высохла.

      – А мне, думаешь… Я сам… я сам… Папа на фронте… а она…

      Мишка схватился руками за голову и затрясся в рыданиях.

      Она смотрела на его костлявые вздрагивающие лопатки, обтянутые старой, выгоревшей отцовской гимнастеркой, на его худые красные руки с большими кистями…

      Господи, да ведь он еще совсем, совсем ребенок. Вишь, и шея – каждый позвонок наперечет. А мы навалились, как на мужика, замучили парня. На днях на час выехал позже в поле – проспал, наверно, так она же его и разругала. А сколько ему – это в его-то годы? – пришлось пережить, перестрадать? Отца убили, семья – мал мала меньше. А тут еще с матерью…

      – Ну что ты, Миша, не надо. Сейчас всем тяжело… А ты пойми мать-то, ее тоже понять надо. Разве она… от хорошей жизни? Разве она для себя? Жизнь, Мишенька… Ох, как тяжело… А куда она без тебя? Ну посуди ты сам, куда она без тебя? Нехорошо ты надумал, Михаил.

      Мишка, вздрагивая всем телом, еще ниже наклонил голову.

      – А мы-то как, колхоз!.. Ты ведь работник – золото! Вчера женки говорят, ну кабы не Мишка, пропадать на Синельге до самого снегу. А домашние луга? Не Татьяну же Рудакову благодарить.

      Мишка, ширкая носом, недоверчиво приподнял заплаканное лицо.

      – А о матери ты не думай. И слова никому не говори. Приди домой и виду не показывай. Ты ведь мужик, смотри какой! – мать-то небось до плеча будет…

      Раскрытый