Магические очки. Иван Штевен

выхожу из терпения. Сказывай, что он говорил обо мне?

      – Извините, сударыня; это право не я. Он велел сказать, что вы – ханжа, лицемерка, старая обезьяна…

      – Ты – дерзкая, глупая девчонка! Теперь спи, а утром от тебя будет больше толку! – Она с досадою заперла дверь ключом, и ушла.

      – Ha силу отвалилась! – выдохнул я. – Отслужили ж мы ей славно! – Я обнял Сашу.

      – Ах, Боже мой! Что мы теперь станем делать? Дверь заперта, огонь потушен; я боюсь! – Слезы девицы капнули на мою щеку.

      – Ты плачешь? Успокойся, милая; лицемерка наказана и сама мне отдала свою соперницу.

      – Хорошо вам говорить, да как вам теперь выбраться отсюда? Здесь до утра везде заперто.

      – Что нужды; если я проведу с тобою здесь несколько часов, то готов умереть и сказать, что жил довольно, а пока дышу, никто не оскорбит тебя; этот вечер неволи твоей есть последний; завтра я тебя увезу.

      – В самом деле, сударь? Да как это можно? Барыня меня не отпустит.

      – Её позволения не спросят; сядем – я всё тебе расскажу, открою план будущей жизни… Согласна ли ты и даёшь ли мне слово любить меня?

      – Любить? Прекрасный вопрос! Я и так люблю. – Она прижалась ко мне и поцеловала.

      – Это знак согласия?»

      – Не знаю; однако ж вам трудно отказать. Ах! Оставьте меня!

      – Изволь, я тебя оставлю – тебе нужен покой; ты устала, ложись отдохни.

      – А вы?

      – Я сяду на стул у окна.

      – Как это можно? Там дует, несёт, вы простудитесь, занеможете Посмотрите на двор… дождь и гром… Это страшно.

      И точно, гроза с дождевыми тучами покрывали небо.

      В это самое время блеснула молния, раздался громовый удар…

      – Как, я виновата…

      Она говорила всё, что чувствовала: я рассказывал о себе (и разумеется, не со всеми подробностями). Саша распорядилась, чтобы на рассвете спрятать меня в шкаф, и когда люди в доме займутся делом, вывести меня в калитку посредством ключа, оставленного госпожою Сенанж.

      – Итак, друзья! – сказал Антон Иванович, отложив тетрадь, – я вижу улыбки на лицах ваших; вам кажется странно, что старик с жаром юности выражает происшествия, бывшие за сорок с лишком лет. Подумайте! Я вспоминаю счастливые минуты юности; они останутся навечно в моей памяти; лета, горести, и самое время не изгладят образы Саши и Лауры из моего сердца!.. (О второй вы скоро узнаете). Притом в устройстве человека не последний дар Провидения, что счастье он помнит долее и чувствует сильнее. Бедность, унижение, болезни, кладут мрачную печать на чело его; но если он превозможет душевные скорби, и счастье улыбнется ему снова, то прошедшее ему покажется тяжким сном, он живее станет чувствовать и пользоваться настоящим. Если во всё течение горизонт бедственной его жизни покрывался одними тучами, и только изредка проглядывало солнце, то поверьте, он преимущественнее скажет о последнем!

      Антон Иванович взял тетрадь и продолжал:

      «Внезапно громкое восклицание и яркий свет прервал наши разговоры. Саша вскрикнула, лишилась чувств, – я смотрел в оба глаза и, отягчённый действием сна и страшным явлением, оставался неподвижным.

      Простоволосая,