Пластуны. Золото Плевны. Золото Сербии. Николай Зайцев

из троицы забрался верхом и погнал лошадей. Перед тем как тронуться, предложил спасителям окропить обочину желтеньким. Для поверхностного следопыта хорошая причина для остановки.

      Чтоб согреться, я побежал. Выписывал восьмерки, пока пар не стал валить, как от лошади на марше.

      Болгары пели, как понял, про парня удалого, которому горы по колено и море не преграда.

      – Вода есть?

      Сам напился и внутрь залез, Суздалева отпаивать. Хорош. Хватит прохлаждаться, пора в сознание приходить. За жизнь бороться нужно.

      Губы поручика обметало белым. Плеснул водой в лицо, дал напиться. Он был еще не в этом мире, но пил жадно, проливая на грудь.

      – Ваня. Вань.

      Пока возился с Иваном, понял, что болгары спорят, у кого сегодня ночевать будем, каждый настаивал, что у него.

      Тут взгляд поручика стал почти нормальным, удивленно глянул на новые тела. За волосы приподнял турка с застывшим выражением удивления.

      – Где черкес горбоносый?

      – Сменял, Ваня, – привычно пошутил я.

      – Ты тоже черт? – спросил офицер-артиллерист, нащупывая шашку под соломой. – Я тебя не боюсь.

      – Зря, – сказал я и насупился, потом улыбнулся, не сдерживаясь.

      Молодец все-таки православный. Самого чертяку не боится!

      Забрал у болгар бурдюк, отпил глоток и подставил горло самодельной фляги к графским губам.

      – Хлебни. Да не жалей. Приходь в себя. Сдается мне, что у тебя грезы.

6.2

      Вынырнув из омута страшных видений, узнал своего спасителя.

      – Перекрестись, развей сомнения, казак, – попросил я. Пластун посмотрел на меня вопросительно.

      – Перекрестись, – чуть не плача, простонал я. Не мог я понять, в каком мире нахожусь. Где правда, а где вымысел. Только крест и спасет, если дьявол принял обличье Николай Ивановича.

      Микола обмахнулся крестом, видя все еще мои недоверчивые глаза, достал нательный крест и еще раз обстоятельно перекрестился, целуя святой образ на распятии. Я все еще не верил. Где-то скрывалась тайна, прикрыл глаза, смахивая ресницами слезу, то ли от боли появившуюся, то ли от страха.

      – Где я? – прошептал я. Казак не ответил, возился с торбой.

      – Где я?! – спросил громче.

      – Выпей, Иван Матвеевич. Держи! Да вот она! Не трясись. В руку сам вложу.

      Я машинально сделал несколько глотков и задохнулся, когда горло обожгло. Пелена с глаз стала сходить. Микола оказался прав. В голове прояснилось. Я огляделся, слабо вертя головой. Скрип колес, тряска, отдающая в спину, жухлая солома – одно пришло на ум:

      – Повозка? Мы едем? Куда?

      – Арба, – тут же отозвался казак. – Болгары в гости к себе зовут. Поедем? – Подмигнул лихо, словно на пироги нас звали. А может, на пироги? И нет никакой войны? Небо-то вон какое знакомое. Одно оно. Без начала и края. Спину заломило, и я вспомнил про ранение. Вернулся на землю.

      – Мне в штаб надо, – я отрицательно закачал головой, – какие гости?! Никак нельзя задерживаться! Война же.

      – Да лежи ты,