Мистификация дю грабли. Сергей Суров

завывающим голосом протараторил домовой.

      – Вона как… – прищурился Владимир, нервно поглаживая бороду.

      – Да, приказано ему опорочить её и сжечь тело, в которое она вселяется, – перешел на сбивчивый шёпот домовой.

      – О как! – заметно расширились глаза князя даже в такой темноте.

      – Вот так. С тебя три бадьи медовухи и бочонок тово вот вина прозрачново… – вкрадчивым шёпотом попросил домовой и подобострастно заглянул князю в глаза.

      – На, держи вот верёвку с крючком. Медовуха спрятана в чулане за курятником… – сняв со стены моток верёвки, протянул домовому Владимир.

      – Я туда не полезу – там всё этим… ладаном окурено. Даже клопы слиняли! – захлопал мохнатыми руками домовой.

      – Молчи. Сверху там какой-то дурак лаз оставил открытым. Над лазом ладаном не пахнет – высоковато. Вонь эту в окошко тянет. Сам проверял. У бадей, у них крышки закрыты крепко, ну, крючком там подцепишь за ручки. А бочонок… не знаю, сделай невод какой-то. Накинь на бочку, опрокинь её и заверни в сеть, потом крючком цепляй и тащи.

      – Ой, утром крику будет… – заволновался домовой.

      – Будет, будет. Ротозеев на порку пошлю. Вали…

      – Спасибо, княже, только за княгиней присматривай – её со свету ещё раз сживут. Тебе одной её смерти не хватило? – прижав к себе моток верёвки, прогундосил на радостях Игил.

      – Иди. Я знаю, шо делать.

      Владимир потянулся после ухода домового и вернулся на ложе, в круг сладко сопящих полуприкрытых девок. Тихо булькала ночь крупными, но редкими дождинками в лужах, солнце нехотя, как и полагается под конец лета, тащилось сквозь туманы над Днепром и верхушками уцелевших от порубок сосен на берегу реки. На коньке крыши княжеского терема появилась Мурка, измученная жарой больше, чем любопытством и обожанием от людей. Она задрала голову от невыносимости жизни со своим постоянным супругом Васькой и жалобно мяукнула. В ответ она своим тончайшим слухом уловила жалобный хоровой писк своих новорожденных котят и замерла, взвешивая свои кошачьи обязанности со своими стремлениями к свободе. Выбор был сделан. Мурка деловито облизалась и неспешно пошла обратно, проклиная своим мяуканьем свободу, которой природа наделила котов, но которой запретила пользоваться кошкам.

      Под крышей на переходе стояли два человека и прислушивались к кошачьим жалобам. Эта часть терема, казалось, насквозь пропахла ладаном. Его стойкий тяжёлый аромат исходил из нескольких масляных светильников. Фигура женщины была прижата к стене мужчиной. Он оторвался от её шеи и спросил:

      – Ты знаешь, что произошло на прошлой неделе?

      – Ты про чудеса и виселицу? – усмехнулась Амалия.

      – Тебе его не жалко? – удивленно насторожился Прокопий.

      – Нет, не жалко. Нельзя вести двойную игру, особенно тогда, когда дело подходит к концу. И в нашу пользу. Пришлось пожертвовать им. Потеря небольшая, зато наш базилевс оценит нашу игру.

      – А наши актеры? – погладил себя по щеке на месте комариного укуса Прокопий.

      – Кому эти фигляры нужны? Даже