Отдел убийств: год на смертельных улицах. Дэвид Саймон

в Балтиморе:

      «…огнестрел, огнестрел, сомнительная смерть, ножевое, арест / убийство, серьезный огнестрел, убийство, убийство / серьезный огнестрел, самоубийство, изнасилование / ножевое, сомнительная смерть / возможная передозировка, коммерческое ограбление, огнестрел…»

      Мертвый, умирающий или только раненый – на каждую жертву в городе Балтимор найдется форма 78/151. Меньше чем за год в убойном Том Пеллегрини заполнил, наверное, больше сотни бланков. Гарри Эджертон со времен перевода в убойный в феврале 1981-го – более пятисот. А Дональд Кинкейд, пожилой детектив из группы Эджертона, – в убойном с 1975-го и наверняка напечатал больше тысячи.

      Журнал происшествий – основной инструмент измерения загрузки детективов, и он важнее доски, где фиксируются только убийства и их раскрытия. Если под записью стоит твое имя, это значит, что ты взял трубку, когда раздался звонок, или еще лучше – вызвался поехать, когда другой детектив высоко поднял зеленую карточку – бывший квиток из ломбарда – с записанным адресом и задал вопрос, что старше самого здания: «Кто возьмет?»

      Гарри Эджертон вызывался нечасто, и этот простой факт стал в его группе не просто мозолью, а открытой раной.

      Никто не сомневался в его способностях следователя, а многие признавали, что и как человек он им нравится. Но в бригаде из пятерых, где каждый работает по своим и чужим делам и отвечает на разнообразные вызовы, Гарри Эджертон был этаким одиноким волком и регулярно отлучался на собственные продолжительные приключения. В отделе, где большинство дел выигрываются или проигрываются в первые сутки следствия, Эджертон мог работать по одному делу днями или даже неделями, бесконечно опрашивая свидетелей или ведя наблюдение в свободное от работы время. Его, вечно опаздывающего на ночные инструктажи и пересменку, можно было легко застать за столом в три часа ночи, несмотря на то, что его смена закончилась в полночь. По большей части он расследовал без второго детектива, сам брал показания и сам вел допросы, в упор не замечая никаких бедствий, от которых страдала остальная группа. Эджертон считался скорее кем-то вроде бейсбольного контролирующего подающего, чем рабочей лошадкой, а там, где количество казалось важнее качества, его рабочая этика служила вечным источником трений.

      Его происхождение только способствовало оторванности от коллектива. Сын уважаемого нью-йоркского джазового пианиста и дитя Манхэттена, в балтиморский департамент он вступил интереса ради, увидев рекламу в газете. В убойном многие провели все детство на тех улицах, которые теперь охраняли, а для Эджертона точка отсчета – это Верхний Манхэттен и воспоминания о походах в музей Метрополитен после школы и о ночных клубах, где его мать зналась с такими людьми, как Лина Хорн или Сэмми Дэвис-младший. Его юность настолько далека от полицейской работы, насколько это вообще возможно: Эджертон мог похвастаться тем, что видел вживую Дилана в его первые годы в Гринвич-Виллидже и что сам потом был лид-вокалистом в рок-н-ролл группе – ансамбле с названием в духе «детей цветов» – «Афродита».

      Беседа с Гарри Эджертоном могла блуждать от иностранного