.

1921 год

      Как оборвалась, окончилась старая жизнь?

      В одночасье?

      Или людям понадобились годы, чтобы изломать, перековать, перешить наизнанку время?

      Время распарывается по швам и снова кроится; на него накладываются заплаты; к старой мездре присобачивают новенькую алую подкладку. Белошвейка Ольга, как никто, это знала.

      Она отдала дочь в Институт благородных девиц. Хотя хорошо видела: скоро разрежут время холодными ножницами, и не благородство будет в моде и в чести, а – хитрость, наглость, оборотистость.

      Красные флаги улицы захлестнули. Красные песни люди пели. В красные лепешки лица друг другу кулаками разбивали. И черные пули, под ребра вонзаясь, лили на серые мостовые красную кровь.

      И из красного атласа того нельзя было пошить праздничное платье; только гробы обить.

      – Тамарочка, куда бежишь? На улицах стреляют!

      – Маменька, за меня не беспокойтесь! Я быстро бегаю!

      – Ах, Тамарочка, ты хорошенькая… затащат тебя в подворотню…

      – Маменька, у меня с собой – револьвер в сумочке!

      – Ах, mon dieu! Кто тебе его дал?!

      – Друзья!

      – Боже милостивый, ну и друзья у тебя…

      С хрустом резали люди плотную, старую, надежную времени ткань.

      В дыры можно глядеться, как в зеркала.

      Зеркало – пустота. Зеркало – поцелуй.

      Поцелуй пустоты.

      Ничего не останется на губах, в сердце. Ничего.

      Революция страшна. Революция весела. Революцию боятся старики, а молодежь от нее в восторге.

      Да, в восторге, пока тебя не подстрелили на углу Большой Никитской и Тверского!

      Или – не вывели на расстрел во двор тюрьмы Лефортово.

      Или – зубы не выбили на допросе в ЧК.

      Революция и война! Война и любовь! Это для молодых. Старики молятся, трясутся. Старики не хотят, чтобы пулями и молотками рушили старый, добрый мир.

      Забыла про Институт благородных девиц Тамарочка. Ходит в кожаной тужурке, стрелять научилась. Кудряшки над крутым лбом задорно вьются. Гражданская война грохочет по России. Эта война хуже, чем с немцем: свои – своих бьют, и это жальче, больней всего.

      Ржавое, пыльное утро. Серые дожди заволакивают немытые окна. Тамарочка идет в госпиталь на Кузнецком мосту – туда привозят раненых, солдат Красной Армии. Раненые бредят, просят пить. Скрежещут зубами. По радио передают выступление Шаляпина. Он поет: «Темна ночь, ох, ноченька! Ой, да не спится…» Солдаты плачут, бас течет сладким, горьким маслом на сердца, под ребра.

      Девятнадцатый год. Ольга Михайловна лежит, не встает. Тамарочку к постели подзывает.

      – Дочь, я умираю. Доктор сказал – у меня рак. Это не лечат. Если мне будет очень больно и я буду орать от боли, вот… гляди…

      Указывает слабой рукой на тумбочку. В ящичке – морфий и шприц. Глядит Тамарочка круглыми, птичьими глазами. Старается не плакать.

      – Видишь, твой револьвер у тебя