Самоцветы. Литературно-художественный альманах. Ольга Таир

больше крупы берет, чтобы каши варить. И что? Они с каши, что ли, хуже стали? Нет! Еще лучше!

      Папа Ваня на Риту дивится: что за девчонка, вобла астраханская, каши ест-ест, и все никак не поправится! «Тамусик, на дачу бы ее вывезти! И тебя вместе с ней!»

      Прошли Мавзолей. Исчез Сталин. За спиной уже – голубые ели.

      Гремит музыка. Марш – ярче знамени! В ногу, в ногу, Рита, в такт!

      Домой с парада явилась – отец на ноги Ритины воззрился:

      – Это еще что такое?

      Рита глянула: весь высохший мел слоями осыпался с тапок, и они пятнистые, будто пошитые из шкуры леопарда.

      Рита на корточки села, разрисованные тапочки ладошками прикрыла.

      – Это парад!

      – Это не парад, а нищета, ― жестко вымолвил отец. ― Но вы потерпите. Меня на Станкозавод Орджоникидзе инженером берут! Вот заживем!

      Папа Ваня, лицо-осколок, суровый рот, глаза синим огнем пылают. С такими лицами – в бой на конях скакали, в гражданскую, шашками рубились; с такими лицами…

      «Я – горе России», ― написано у Ивана Гусева на лице. И чаще, чем смеется, хмурится и злится он.

      А когда добрый – Риту на коленки острые сажает, припевки поет: «По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку – бултых!» С годами чернеет лицо, щеки вваливаются, мешки повисают под глазами. Еще молодой, а уже старый. Зеркало, не отражай беду. Когда-то был красив и статен, на хищного молодого волка смахивал. Мама Тамара гордилась, когда рядом с мужем под ручку по Тверской вышагивала.

      Теперь Тверская – улица Горького, великого пролетарского писателя.

      У Гусевых дома, в шкафу за стеклом – полное собрание сочинений Горького, тома в черном переплете. Рита всего Горького перечитала. Не понимала, но жадно глотала: засасывало. Иногда дрожала от страха. Особенно любила четыре толстых книжки ― «Жизнь Клима Самгина»: нравилось читать про старую Россию, про революцию.

      Как хорошо, что войны и революции все кончились!

      Сталин говорит – навсегда.

      Теперь – мир, и мирное строительство.

      Какие у Сталина рыжие усы!

      Рита осторожно отодвигает стекло, опять лезет в шкаф. Вытаскивает том, где «Старуха Изергиль».

      Забирается в ногами в старое кресло бабушки Ольги.

      Света много жечь нельзя – папа Ваня запрещает, платить нечем. Когда смеркается, Рита зажигает керосиновую лампу.

      На кухне, в бутыли темно-алого стекла, еще есть керосин. Встряхнешь бутыль – булькает. А так не видно.

      Красный огонек разгорается, становится темно-желтым. Буквы на странице различить можно. Писатель пишет сказку, а кажется, что это быль.

      А на другой день Рита идет петь в школьном хоре.

      У нее очень высокий и звонкий голосок. «Хорошее сопрано», ― говорит руководитель хора, товарищ Яблоков. Не сопрано, товарищ Яблоков, а колоратура, поправляет его заносчивая Зинаида Щелокова. Зинаида учится музыке, ходит в музыкальную школу при Московской консерватории. Играет на виолончели. Иногда выступает