Самоцветы. Литературно-художественный альманах. Ольга Таир

слезами…

      Скинь, служанка, одежду. Мы в мире одни.

      Не стреляй, не танцуй ты глазами.

      Дура ты. Для какой тебя цели раздел?

      Стань сюда, под ребрастую крышу.

      Твое тело – сверкающей ночи предел.

      Та звезда, что над миром – не дышит.

      Ты прижми к животу ком тугого тряпья,

      Эти грязные фартуки, юбки.

      Так и стой, не дыши. Вот, пишу тебя – я.

      Стой, не дрыгайся, ласка, голубка.

      Жемчуг старый на шее и между грудей.

      Он поддельный. Куплю – настоящий.

      Ты теперь будешь жить средь богов и людей,

      Чиж, тарашка, заморыш ледащий.

      Эх, гляди!.. – за тобою толпится бабье,

      Губы – грубы да юбки – крахмальны;

      Руки красны – тащили с морозу белье;

      А глаза их коровьи печальны…

      А за бабами – плечи, носы мужиков,

      Лбы да лысины – в ссадинах, шрамах, —

      Как их всех умещу – баб, детей, стариков!.. —

      В злую, черного дерева, раму?!..

      В эту раму злаченую, в раму мою, —

      Я сработал, я сам ее срезал!.. —

      Всю земную, заклятую Смертью семью:

      Род, исшедший из царственных чресел

      Той Царицы безносой, что всех нас пожрет, —

      Той, скелетной, в парче толстой вьюги,

      Во метели негнущейся… – весь наш народ,

      Всю любовь одичалой округи?!

      И расступятся властно озера, леса!

      И разымутся передо мною

      Лица, руки, колени, глаза, голоса, —

      Все, что жизнью зовется земною!

      И я с кистью корявой восстану над ним,

      Над возлюбленным миром, зовущим, —

      Вот и масло, и холст превращаются в дым,

      В чад и дым, под Луною плывущий…

      И в дыму я удилищем кисти ловлю

      Рыб: щека… вот рука… вот объятье… —

      Вот мой цвет, что так жадно, посмертно люблю:

      Твое красное, до полу, платье…

      И, ослепнув от бархатов, кож и рогож,

      Пряча слезы в небритой щетине,

      Вижу сердцем: а Бог – на меня Ты похож?.. —

      Здесь, где голо и пусто, где звезды как нож,

      Где под снегом в полях – помертвелая рожь, —

      На ветрами продутой Картине.

      Зимняя карусель

      Зима парижская – важная птица:

      с ледяным хохолком, с колючими шпорами.

      Злой, с отливом красного морозного пера, петух.

      Чуть что – клюнет прямо в глаз: не зазевайся,

      Ротозей-гуляльщик,

      Рождественские карусели обманчивы, —

      прокатишься круг-другой,

      и уже без пинты сладкого пива не обойтись!

      Лиса это, а не зима! – вроде и не холодно,

      и дамы сдвигают весело меховые шляпки на затылки,

      да вот махнет лиска хвостом, мазнет лапой по крышам —

      и уже сизые они, мертвые;

      лизнет синим языком небо —

      и лютость железная, кованая

      звонит с неба вниз Анжелюсом декабрьским.

      Идет по Парижу человек рыжебородый, квадратный.

      Он угрюм, как рыба в ночной реке.

      Он