Грани. Александр Вачаев

быстро, я и не успел заметить. – Мишка обхватил плошку куском ветоши и разлил коричневато-зеленую жидкость в две алюминиевые солдатские кружки, – Больше вымок, пока до тебя бежал от Романовых.

      – Да не накрывай, пусть подышит, – Ильич долил кипятка в кружки и плошку, а Мишка суетливо вертел в руках деревянную крышку.

      По мастерской полетели запахи утреннего ветра, сырые, с тоненькой горечью нотки из сада и со стороны оврага, немного отдавало пылью и сладким вкусом аира, чабреца. На втором глубоком вдохе раскрывались мята и лист смородины, потом их дополняли хвойные и резкие запахи от апельсиновых и лимонных корок и высушенных лесных яблок. Запахи кружились, сливались в новые сочетания и сменялись один за другим, вырисовывая картины, которые Мишка любил больше всего на свете, рассвет, запах росы с луга и тот особый запах сада, когда весь букет ароматов логически и ожидаемо, завершен запахом мокрой древесной коры, медом и парным молоком.

      – Мишка, пряник сгрызешь? – Ильич разломил рыхлый плоский буроватый брикет на две части и протянул кусок парню.

      – Спасибо, в самый раз! Жрать то охота от воды!

      Мишка откусил кусок пряника, звучно хлюпнул чаем и обхватив горячий металл кружки прикрыл глаза, а там, где-то совсем близко, был ливень, летний, теплый, ночной, под которым они с соседской внучкой Алькой все терли белую глину с черной дедовской Победы и весело хохотали.

      – Эй, фантазер! – Ильич окликнул парня, – Домой спать пойдешь, или тут останешься?

      – Спать? – Мишка дернулся, посмотрел на часы и замер, – Я спать не хочу, но тут останусь, льет зараза, только обсох.

      – Спать он не хочет, – Ильич фыркнул с усмешкой, – Ложись на диван да спи, заготовки на пол переставь, в полете еще уснешь. Свет не гаси, а то бабка заглянет, а ты тут, и в темноте, опять переполох устроит.

      Мишка, соглашаясь, кивнул, потянул горячего чаю, ухнул, стараясь делать вид, что ему не так горячо.

      – Деда, если Серега нагрянет утром…

      – Если Серега и нагрянет утром, – перебил дед, – То ты тут спишь, с вечера, заработались мы до темна, а там и дождик пошел.

      Мишка улыбнулся, стащил с себя мокрые джинсы, встряхнул их и повесил на спинку стула. Дверь за Ильичом закрылась, с улицы в мастерскую влетела сырость и прохлада, но тут же спряталась, растворилась в легком полумраке, в запахе заваренных трав.

      Деревянный диван с высокой спинкой и подлокотниками больше походил на дыбу, а не на место для сна, массивный, громоздкий и мрачный, с потрескавшейся от времени краской, причудливыми резными узорами на спинке. Перекинув заготовки на пол под диван, Мишка бросил в изголовье свою старую клетчатую рубаху, в которой работал в мастерской, стянул с вешалки дедов рабочий халат и улегся, стараясь не шевелиться, чтоб кости не упирались в деревянное ложе.

      Как только зеленоватый отблеск лампы растянулся в тонкую ниточку света, Мишку окутала теплая и приятная темнота, немного потянула в какую-то глубину, потом резко остановила, но деревянный диван уже не казался таким жестким и неудобным. Перед глазами промелькнула