Грани. Александр Вачаев

что за спешка до рассвета в мастерскую?

      – Помер кто-то на Раздельном… – дед сплюнул в сторону прокурорской «шестерки», накинул на затылок беретку в древесной пыли и зашагал в мастерскую.

      Мишка все еще стоял у входя, смотрел то на машину прокурорского, то на кусок номерного знака мотоцикла, выглядывающего из-под брезента, а в голове с трудом выстраивались картины декабря сорок первого с зимним Крымом, дед, молодой и не менее здоровый чем сейчас, расшивающий штыком румына, но почему то с лицом Козихиного родственника из прокуратуры района, который просит не убивать его, так как на его «шестерке» номер из четырех единиц…

      – Мишка, спишь? – прогремело из мастерской, – Помаду смой, а то не пущу, стервеца!

      ПОЖАР

      Тропинка с сырого асфальта соскользнула едва заметно, потом завиляла между гигантских колючек, почти в человеческий рост, вздрогнула парой кочек в раздавленной по дождям колее и вытянулась в тугую струну.

      Струну кто-то нежно потянул и в низком и густом тумане остался неглубокий след, сквозь рубец в белесом одеянии, растекаясь росой, свисали на тропку из темнеющих грядок румяные помидоры. Рокот мотоциклетного мотора остался где-то сзади, там, у дороги, где Мишка его заглушил, он метался между высоких берез и позвякивал в стеклах спящего здания школы.

      Неуклюжая железяка, почавкивая стертыми покрышками по сырой дорожке, катилась послушно, словно стараясь не касаться травы, нависших с грядок помидоров, и юрко проскользнула в предутреннюю темноту сада, едва не задев нависший подсолнух.

      Небо еще было темным, но звезд уже почти не было видно, не то, что с вечера, такое странное ощущение, что еще мгновение и где-то над полем, там, где протяжно загудел тепловоз, выкатится из-за посадки бледное и сонное солнце, поползет вверх, снова наступит обычный день.

      Что-то подтолкнуло поторопиться, нагревшиеся от двигателя ботинки, почти с шипением погрузились в мокрую от росы траву, подножка утопла в сырой земле и мотоцикл скрипнул и замер, лишь рассекая воздух вращением переднего колеса, повисшего над травой.

      – Спрятал? – почти неслышно прошипело за спиной.

      – Де, ты че тут?! Напугал!

      – Тише-тише. Сам не спугни, – из полумрака перед лицом появилась огромная рука Ильича и коснулась Мишкиного лица.

      Едва глаза стали привыкать к полумраку и различать детали, в руках у деда мелькнуло очертание охотничьего ружья и подсумок с патронами.

      – Ильич, ты чего? – глаза парня немного округлились и блеснули.

      – Не вопи! Ей Богу, хуже бабы в бане на день пограничника, – Ильич дернул за рукав куртки и сам присел, кивая в сторону соседских посадок на меже, – Ща глянем, из-за кого на меня поклеп, кто у них там приворовывает.

      За стройной громадой тополей, поросших снизу непроходимыми зарослями черемухи и молодого ясеня, едва различимо, на белом фоне соседских сараев выплясывали силуэты, или один, но перемещаясь очень быстро, от двери к двери, лязгая кованными щеколдами и навесами. Судя по всему, Ильич был прав, нагло, откровенно и без зазрения