Твоя жестокая любовь. Юлия Гауф

не так плохо, Влад.

      – А ты многое видела? Путешествовала? Ты хоть в столице была, чтобы судить?

      – Так то столица, не сравнивай.

      – Вера-Вера, – протянул, и, наконец, обернулся ко мне. Губы – легкий намек на улыбку, а глаза – убийцы. Наверное, именно так они и смотрят – убийцы, о которых я читала. Те, которые в темных переулках жертв выжидают.

      Глаза-убийцы, глаза-дуло пистолета, глаза-острый нож, вспоровший меня до самого нутра, иначе почему так больно и неуютно?

      – Не смотри так!

      – Как?

      – Так, – просипела. – Я по поводу мамы пришла… Влад, я должна полететь с ней. Неужели это настолько дорого, что ты не хочешь… что ты не можешь оплатить и мой перелет? Мне не нужна гостиницы, я могу в госпитале жить, вместе с мамой, или там подработку найду, русскоязычных в Израиле, я слышала, много. Пожалуйста…

      – Нет, – резко перебил он. – Мать летит с врачами и с двумя сиделками, она в надежных руках. Ты останешься здесь.

      – Но почему? – заорала я в непонимании. – Почему? Влад, ты же сам сказал мне вчера, что… что она не выдержит, что все это бесполезно, и шансов нет. Я должна быть с ней, если все кончено, понимаешь ты, черт тебя возьми, или нет?

      – Остынь, Вера. Я ненавижу бессмысленные истерики. Ты остаешься здесь, мать улетает. Или же вы обе остаетесь здесь, и ты можешь своими глазами увидеть, как она умирает – меня устроят оба варианта.

      Не изменился.

      Я дурой была, что допустила мысль, что Влад другим стал. Вернее, не так, он стал другим – еще более злым подонком, наслаждающимся моими отчаяньем и непониманием.

      – Но почему? – прошептала, снова опускаясь в кресло, из которого вскочила. – Я не понимаю.

      – Потому что я так решил. Ты остаешься, Вера, и ты теперь работаешь на меня. Деньги я отваливаю приличные, людей не хватает, и мне нужна секретарша. Весь долг ты не отработаешь, но хоть какую-то пользу принесешь.

      Секретарша? А как же эта цаца с перекошенным при моем виде лицом?

      – Ларису ты увольняешь?

      – Лариса не секретарь, она помогает, пока я не найду кого-нибудь. Будешь сидеть в приемной, разбирать бумажки… ты справишься с этим, Вера? Или слишком сложно для тебя?

      – Влад…

      – Продолжаешь спорить, – вздохнул он. – Где благодарность? Ты ведь поняла уже, что плевать я хотел на мать. Лишь ради тебя помог, могла бы и отблагодарить. Я прошу о сущей ерунде, Вера.

      – Ты не просишь, в том-то и дело.

      – А ты хотела, чтобы я просил тебя на коленях? – усмехнулся Влад. – Брось, девочка, это и тебе полезно будет, и мне: поработаешь в нормальном месте, для резюме будет полезнее такая запись, чем «мастер маникюра». Денег заработаешь, опять же, а в Израиле тебе делать нечего. Матери ты не поможешь, и видеть ее конец – от этого тоже не легче будет, поверь.

      – Тебе откуда знать, что лучше, а что хуже? – спрятала лицо в ладонях, устав от Влада, и от этого бессмысленного в своей жестокости дня.

      – Я видел