Беспутная жизнь Гавриила Карпова. Валентина Горлова

он поднял вверх дрожащие руки с длинными, массивными пальцами и набухшими фиолетовыми змеями вен, – знали свое дело всегда.

      Дед замолчал и погрузился в воспоминания. Мне стало очень тоскливо. Во– первых, у меня не было талантливых рук и умения работать в пьяном виде или в похмелье, а во– вторых, я прекрасно понимал, что если дед и проживет еще лет десять, то это будут для него муки ада, а не жизнь. Он был не настолько силен, чтобы смириться со своей слабостью в глазах окружающих.

      – Ганя, тебе надо научиться брать ответственность за свою жизнь и оторвать жопу от дивана. Иначе ты так и будешь у мамки под мышкой жить, – дед умел меня уколоть, знал, куда надо бить. При всей его былой общительности и харизме его нельзя назвать очаровательным человеком. Он упертый, волевой, властный. А вот очаровательный у нас в семье только я.

      – Ну что, мальчики, чай готов, –тетушка несла поднос с дымящимися фарфоровыми чашками, украшенными синими цветочками по краям. Печенье она с любовью разложила в маленькой стеклянной вазе. Все было так по– барски: чистенько, вкусно, нарядно. Мне нравился этот контраст вечерней субботней буржуазности и пятничного дешевого кутежа со смердящей вяленой рыбой и кусочками засохшей колбасы низкого качества.

      Дед отхлебнул чай и поморщился:

      – Олеська, снова ты переборщила. Горчит, зараза. Ой как горчит!

      – Молчи и пей, ты достал, – ласково сказала тетка и сделала маленький аккуратный глоточек, как светская дама.

      – А мне нормально, – сказал я, желая приободрить тетушку.

      – Да ты и говно жрать готов у нас, – дед был сегодня не в духе. Его большой талант избавил его от тяжкой повинности нравиться людям как личность, в отрыве от скульптуры, поэтому (особенно в последнее время) он поносил всех и вся, рассорился с большей частью друзей, высказав все, что он думает о них, об их искусстве и умению жить.

      – Какой ты противный, Парфений. Вот мы уйдем, валяйся тут один, раз вести себя не умеешь, – тетушка начинала злиться. Дед вжал голову в плечи и притих. Оставаться одному ему совсем не хотелось. Он всегда был человеком, любящим вокруг себя суету, шум, общество, радующимся вниманию и признанию. Сейчас шум создавал только его неугомонный кот Пусик, который периодически ронял предметы на пол и громко кричал по утрам у миски в ожидании еды.

            Я украдкой глядел на деда и поймал себя на мысли, что сколько бы я ни проводил с ним времени, все будет мало, когда он уйдет из этой жизни. Я пытался запомнить его сегодняшнего в деталях: яркий вычурный халат с застиранным и свалявшимся воротником (дед отказывался менять его на что– то более современное), седая густая борода, маленькие, широко расставленные темные глаза с хитрым прищуром, всегда смотрящие твердо и смело на собеседника и на натуру, широкие плечи и волнистые серебряные волосы. В молодости он был безумно красив. Я рассматривал его фотографии и жалел, что мне не досталось его мужественности: массивный подбородок, остро очерченные скулы и высокий