О былом. Георгий Северцев-Полилов

Алексей Михайлович, отдыхая от нелегких трудов и забот по управлению государством.

      Время стояло летнее, в Мастерской палате было душно. Федор Петрович расстегнул свой кафтан и, отирая пот с лысины, тяжело дыша, запрокинулся на лавке.

      Недолго оставался он в этом положении; полуденное солнце, настойчиво врывавшееся чрез небольшие открытая окна горницы, разморило тучного дьяка. Он, прислонившись спиною к стене, через минуту мирно захрапел, представляя полную возможность мухам ползать по его потному лицу.

II

      Долго проспал бы старик, если бы вернувшийся слуга не разбудил его.

      – Федор Петрович, – осторожно дергая за рукав кафтана, будил парень дьяка, – проснись! беда случилась!

      Сладко спавший дьяк недовольно мотнул головою, широко зевнул и проснулся.

      – Ну, что тебе! – щуря заспанные глаза, спросил он Хомяка.

      – Посылать изволили в Потешную палату…

      – Ах, да, вспомнил, давай сюда карлу с попугаями! здесь он?

      – Здесь-то, здесь… – как-то нерешительно проговорил парень, – да беда над ним стряслась неминучая!

      Сон сразу отлетел от дьяка.

      – Ну, чего ты тут мелешь! Зови скорее сюда Ониську, все разберем!

      По зову Хомяка в палату вошел небольшого роста человечек; в обеих руках у него было по клетке, третью он ухитрился привесить у себя на груди. Клетки были железные, прорезные, со столбиками и с орлами.

      Карла истово перекрестился на икону, поставленную в углу горницы, и, еле слышно ступая своими маленькими ногами, обутыми в мягкие желтые сапоги, медленно приблизился к дьяку и низко поклонился.

      – Здравствуй, Ониська, – с важностью сказал ему Казанцев, – принес птиц? вот молодец, хвалю! Кажи мне старого моего знакомого, что шапку склевал!

      Желтовато-болезненное личико карлы побледнело и, заикаясь, он робко ответил:

      – Ой, беда, господин честной, случилась со мной, неминучая! ушел от меня в лет тот попугай, что слывет «Паракитой»! сгибла моя головушка неразумная!

      И Ониська опустился на колени перед дьяком. Казанцев вытаращил глаза от изумления, испуганно развел руками.

      – Истинно напасть нежданная! что я отпишу теперь государеву дворецкому, что скажу в свое оправдание? Приказано четырех птиц в Воздвиженское на потеху царевен представить, а у тебя только три!

      – Поручил мне истопничий Александр Борков кормить сих государевых птиц и наблюдение за ними иметь, а равно словесем русским их обучить, – заговорил карла, – исполнял я то поручение неукоснительно: птица за все время веселою и здоровой находилась. И сегодня, как пришел твой посланный за ними в Потешную палату, я только что опустил клетку, чтобы корм задавать птицам. Трех попугаев спустил как следует, а у четвертого, что поминать твоя милость изволил, у Паракиты, дверцы у клетки распахнулись, и птица ушла в лет.

      – Голову ты у меня с плеч снимаешь, Ониська, – жалобным голосом произнес Федор Петрович, – как без этой птицы