Записки несостоявшегося гения. Виталий Авраамович Бронштейн

уйти. Дадут после института направление в село – ехать, как и тысячи других

      выпускников, что будет, то будет. И главное: никогда и ни под каким предлогом детей

      впредь не бить! А если опять зачешутся руки, уйти из школы раз и навсегда, – такую вот

      клятву заставила дать меня мама.

      С тех пор прошло много лет. Все эти годы я работал в школе, в моем активе свыше

      сорока первых сентябрей и столько последних звонков, что даже боюсь, чтобы они вдруг

      не слились в памяти в один нескончаемо долгий…

      А клятву, данную тогда маме, я все же сдержал. Пусть, почти – но сдержал!

      Спасибо тебе, родная.

      ***

      Первое время после окончания института мы виделись с Насоновым достаточно

      часто. Разговоры, как правило, шли о разных пустяках. Мои дела его мало трогали, зато

      всегда интересовала моя зарплата. Не скрывал хорошего настроения, когда моя, директорская, оказывалась ниже его, учительской. Возможно, такое сравнение служило

      ему косвенным доказательством того, что он, как фигура, оценен выше занимаемой мною

      должности. Мне за него бывало неловко: на фоне этой, действительно, крупной личности

      всякие меркантильные вопросы выглядели мелковато.

      Иногда я заходил к нему домой с дочкой. На столе, диване, креслах, серванте, – везде

      валялись детективы, их в этой семье очень любили.

      – Чему удивляешься? – спрашивал Александр Абрамович, – классика отработана

      вдоль и поперек, а это, гляди – настоящая зарубежная литература! Там, у вас в селах, говорят, книг навалом, лучше бы привез парочку пристойного чтива…

      Маленькая Раечка норовила погладить Рамзеса. Благородный пес, гордо вздымая

      джентльменскую морду, позволял с собой делать, что угодно. Супруга Насонова, дородная Анна Григорьевна, молчаливая властная особа, занимавшая номенклатурную (и

      это при муже – еврее!) должность секретаря партийного комитета одного из местных

      вузов, всегда в крупных роговых очках повышенной диоптрийности, приносила крепкий

      чай в серебряных подстаканниках, печенье на плетеной из соломки тарелочке и снова

      тихо погружалась в очередной детектив. Думаю, за массивной оправой своих очков она

      вряд ли меня замечала, во всяком случае, за все время нашего знакомства я говорил с ней

      только несколько раз.

      По поводу близорукости своей супруги Насонов высказывался с видимым

      удовлетворением:

      – Наукой доказано, мой дорогой друг, – говорил он, – что только те семьи по-настоящему крепки, где у хотя бы одного из супругов плохое зрение.

      Эти слова я вспомню, когда буду разводиться с первой женой. Жаль, но наш брак, видно, уже ничего не могло спасти, даже ее неважное зрение…

      Под настроение Александр Абрамович любил изрекать выспренние сентенции

      – Люблю ли я историю? – вопрошал он, и сам же себе отвечал:

      – Как можно любить науку полную гадостей? Неблагодарности, обмана, незаслуженного шельмования одних,