В краю солнца. Тони Парсонс

цыганский мальчик сидел на корточках и наблюдал, как черепаха медленно ползет к морю. Он с любопытством провел рукой по ее похожему на камень панцирю.

      Рори задышал тяжело и часто.

      – Ее нельзя трогать. Послушай… эй, послушай… ее нельзя трогать. Наверное, он не говорит по-английски… Скажите ему, чтоб он ее не трогал.

      Но цыганенок уже поднялся на ноги и зашагал к лодке, остановившись, чтобы подобрать летающую тарелку, которую наши дети забыли на песке. Он глянул на нее, словно на ракушку, а затем пошел к воде, лениво похлопывая себя тарелкой по бедру.

      – Эй! – крикнула Кива и побежала за ним. – Это не твое!

      Мальчик развернулся к ней лицом. Кива протянула руку, но он поднял тарелку над головой, хотя и был на пару дюймов ниже моей дочери.

      Рядом с ними тут же оказалась Тесс.

      – Ты говоришь по-английски? – спросила она с дружелюбной улыбкой, и по одному этому вопросу было ясно, какой она чудесный учитель.

      В последнее время жена устала от школы – устала от отсутствия дисциплины и нежелания учиться, устала от родителей, у которых больше татуировок, чем книг. Но по тому взгляду, каким она смотрела на этого маленького набыченного мальчика, я видел, что когда-то она любила свою работу и, возможно, скучала по ней больше, чем готова была признаться.

      Мальчик взглянул на нее дикими настороженными глазками.

      – Я инженер, – объявил он тонким писклявым голосом. – Я родился в Германии. Я родился в Австралии. Когда уходит поезд на Чиангмай? У вас есть что-нибудь более дешевое? Мне нужно что-нибудь более дешевое. Я студент. Я инженер. Я мистер Смит. Я господин Хонда из Токийского банка. Отведите меня к врачу. У меня болит живот.

      Тесс захлопала в ладоши и засмеялась.

      – Молодец! Как тебя зовут?

      Он молчал и лишь с горечью смотрел на нас; мы узнали его имя только потому, что его окликнула старшая сестра:

      – Чатри! Чатри!

      – Послушай, можешь поиграть с нами, если хочешь, – сказала Кива. – Но брать чужое – совсем не круто.

      Однако мальчику некогда было играть.

      Он побежал к отцу и сестре – они уже сидели в лодке, и старый цыган заворачивал яйцо во что-то вроде грязного одеяла.

      Когда чао-лей оттолкнулись от берега, я поднял с песка летающую тарелку. Черепаха быстро исчезла в волнах, однако лодку с тремя темными силуэтами какое-то время еще было видно, и мы наблюдали за ней, пока она не вышла из бухты.

      – Скитаются, – произнес господин Ботен, и его тон говорил, что так всегда было, есть и будет.

      5

      Всю дорогу, пока мы поднимались на холм, рыдания моего сына смешивались с вечерними вздохами моря.

      – Прекрати, – сказал я.

      Прозвучало это слишком резко, но, когда кто-нибудь в моей семье плакал, меня всегда охватывало смятение.

      Кива заботливо обняла брата своей худенькой ручкой.

      – Слезы ничего не изменят, – добавил я уже мягче, хотя и понимал, что сказанного не воротишь.

      – Знаю, – прохлюпал Рори. – Знаю, что не изменят,