Триумфальная арка. Эрих Мария Ремарк

не имеет смысла. Весь ужас в том, что она ничего не знает. Пульс? – спросил он.

      – Ровный. Девяносто.

      – Кровяное давление?

      – Сто двадцать.

      – Хорошо.

      Равик посмотрел на Кэт.

      Она лежала на операционном столе в положении Тренделенбурга.

      – Надо бы ее предупредить. Получить согласие. Нельзя же так вот взять и искромсать ее… Или как вы считаете?

      – По закону нельзя. А вообще… мы ведь все равно уже начали.

      – Пришлось начать. Обычное выскабливание снизу оказалось невозможно. А теперь получается уже совсем другая операция. Удалить матку – это не то, что выскоблить плод.

      – По-моему, она доверяет вам, Равик.

      – Не знаю. Может быть. Но согласится ли?.. – Он поправил локтем резиновый фартук, надетый поверх халата. – И все-таки… Пока что попробуем продвинуться дальше. Еще успеем решить, делать ли гистероэктомию. Эжени, нож!

      Он продолжил разрез до пупка, наложил зажимы на мелкие сосуды, более крупные перехватил двойными лигатурами, взял другой нож и разрезал желтоватую фасцию. Отделив мышцы под ней тупой стороной ножа, приподнял брюшину, вскрыл ее и зафиксировал края зажимами.

      – Расширитель!

      Младшая операционная сестра уже держала его наготове. Она протянула цепочку с грузом и прикрепила к ней пластинку.

      – Салфетки!

      Он обложил рану влажными теплыми салфетками и осторожно ввел корнцанг.

      – Посмотрите-ка сюда… – обратился он к Веберу. – И сюда. Вот широкая связка. Плотная, затвердевшая масса. Здесь уже ничего не поделаешь. Слишком далеко зашло.

      Вебер внимательно смотрел на место, указанное Равиком.

      – Видите, – сказал Равик. – Эти артерии уже нельзя перехватить зажимами. Ткань очень истончилась. И тут метастазы. Безнадежно…

      Он осторожно срезал узкую полоску ткани.

      – Буассон в лаборатории?

      – Да, – сказала сестра. – Я позвонила ему, он ждет.

      – Хорошо. Пошлите ему. Подождем результатов анализа. Это займет не более десяти минут.

      – Пусть сообщит по телефону, – добавил Вебер. – Сразу же. Операцию пока приостановим.

      Равик выпрямился.

      – Как пульс?

      – Девяносто пять.

      – Кровяное давление?

      – Сто пятнадцать.

      – Хорошо. Я полагаю, Вебер, нам нечего больше раздумывать, следует ли оперировать больную без ее согласия. Здесь уже ничего не сделаешь.

      Вебер кивнул.

      – Зашить, – сказал Равик, – удалить плод – и все. Зашить и ничего не говорить.

      Он смотрел на открытую брюшную полость, обложенную белыми салфетками. В резком электрическом свете они казались белее свежевыпавшего снега, в котором зиял алый кратер раны. Кэт Хэгстрем, тридцати четырех лет, своенравная, изящная, с загорелым тренированным телом, полная желания жить, – приговорена к смерти чем-то туманным и незримым, исподволь разрушающим клетки ее организма.

      Он снова склонился над операционным столом.

      – Ведь мы еще должны…

      Ребенок.