Вокруг державного престола. Батюшка царь. Валерия Евгеньевна Карих

чинопочитания, чтобы было, как у латинян и греков?

      – Мы от греков приняли христианство, и его свято храним. Так всегда было и будет. Я не призываю отказываться от веры, только внести изменения в церковные службы, чтобы они были такими же, как у греков, – возразил ему Никон.

      – А кто сказал, что эти изменения будут полезные православной вере? Да и кто ты такой, чтобы настаивать на этом? – вскипел Елеазар. И вновь сидящие на лавке старцы единодушно и одобрительно затопали ногами и закричали в знак поддержки Елеазару.

      – А я когда наши книги-то переписывал, да и сравнивал с греческими, вот и увидел расхождения в чинопоследованиях. И подумал: если мы имеем с греками единую христианскую церковь, то почему нам наши православные и греческие обычаи не привести бы к единообразию?

      И вновь после этих крамольных слов старцы в ярости повыскакивали с мест и закричали, доказывая Никону его неправоту. И снова Елеазару пришлось просить всех успокоиться.

      Ему хотелось при помощи весомых доказательств терпеливо убедить Никона, что тот заблуждается. Но чем больше он его уговаривал, приводя в качестве примера известные высказывания святых отцов Иоанна Златоуста и Симеона Фессалоникийского о важности сохранения обычаев в церковных служениях, тем больше наталкивался на упрямые возражения Никона.

      – Греческая и киевская церкви, откуда черпаешь ты свои справы, заражена латинством и католичеством. Изменим форму обряда, изменится таинство и благодать Святого Духа. Через живую плоть, через миропомазание, привычку креститься, крещенье в купели, в воде, в хлебе, в вине передается нам благодать. Как Сын Божий не может к людям явиться без плоти и крови, так и мы не можем отказаться от наших обрядов. Так завещано нам святыми отцами. А если уступим в малости, большее потеряем, – утверждал Елеазар.

      В ответ Никон продолжал высказывать – с точки зрения Елеазара и старцев – богохульные и крамольные мысли.

      Дело кончилось тем, что возмущенные старцы, не согласные с речами Никона, разразились в его адрес бранью и уже были готовы снова наброситься на него с кулаками и прогнать из скита. Амвросий, любивший и жалевший Никона, как родного сына, ослабев от такого ожесточенного спора, рухнул на лавку и заплакал от досады и огорчения. Елеазар же запальчиво крикнул Никону, чтобы тот убирался и больше не приходил на Литургии в церковь.

      Никон пошел к дверям, опустив голову и чувствуя себя обиженным и непонятым.

      Он не покинул остров, но стал сторониться соборных старцев и братьев монахов. Реже ходил на богослужения. Его открыто не прогоняли, в надежде, что он одумается. Но и не разговаривали с ним или же делали вид, что не замечают. Ни с кем, кроме Салмова Никон не разговаривал, найдя утешение в ремонте пристроек к Троицкой церкви. Он часто уходил в тайгу на охоту и блуждал там в одиночестве. А когда приносил подстреленную добычу, молча складывал ее возле кухни и уходил.

* * *

      В середине лета нагрянули неожиданные заморозки, уничтожившие больше половины посеянной ржи и овса. Когда заморозки отступили, им на смену пришли