Вокруг державного престола. Батюшка царь. Валерия Евгеньевна Карих

с берега, как лед под ним затрещал, и зверь, беспомощно вскинувшись, стал выбираться из небольшой полыньи. Но стоило сохатому оказаться на твердой поверхности, как волки набросились на него со всех сторон. Задрав его, они насытились и ушли.

      Подождав какое-то время после их ухода, Никон наломал веток, сделал из них подобие саней и, опасливо оглядываясь по сторонам, спустился к лосиной туше. Переложил на ветки остатки лося и потащил добычу к поварне.

      Увидев через окно, как Никон стаскивает с розвальней тушу лося, Булгаков вышел на крыльцо.

      – Я не буду руки марать. Забыл, что зверя нельзя бить?

      – Не пропадать же добру, – спокойно ответил Никон. Он стоял, вытирая грязные руки тряпкой. – Зима будет долгая и суровая. Давай освежуем мясо и спустим в погреб.

      Но Булгаков отрицательно покачал головой.

      – Сказал же – не буду. Пойди, спроси разрешение у старца. Разрешит – уберешь. А не разрешат – отнесешь туда, где взял! – развернулся и пошел в поварню.

      – А ну-ка постой… – с угрозой промолвил Никон. Он догнал Булгакова и положил тяжелую руку ему на плечо. Несколько мгновений стоял, нависая разгневанной глыбой над Булгаковым. Глаза Никона метали искры, желваки ходили ходуном на впалых смуглых скулах. Ярость бурлила, ища выхода.

      Федор сдрейфил.

      – Пусти, – буркнул и вырвал руку.

      – Так-то лучше, – произнес Никон и кивнул на тушу лося, лежавшую возле чулана.

      Потом он сидел на лавке и хмуро наблюдал, как Федор в одиночку свежует принесенную им добычу.

      Из храма вышел Елеазар. Подойдя, он укоризненно покачал головой. Никон молча пожал плечами, встал и направился в свою келью – умыться и переодеться. Вернувшись, снова присел на запорошенную снегом скамью возле поварни в ожидании, когда Булгаков закончит.

      Елеазар не уходил, стоял и разговаривал с Булгаковым. Заметив Никона, подошел к нему и присел рядом.

      – Не выбрасывать же в яму, коли принес… Человеку за его труды и старание всегда с Божьей помощью воздаётся! Послушай меня, Никон. Я люблю тебя, как сына. Усмири гордыню, выбрось дурное из головы. Я вижу, – много её в тебе. Плохо это, – и преподобный грустно посмотрел на него. – Мясо-то поможешь опустить?

      Спустя время вокруг поварни распространился аромат вареного мяса. Монахи подходили к дверям, заглядывали внутрь и отходили, пряча глаза и глотая голодную слюну. Далеко не уходили. Ждали, когда будет готово мясо. А сели за стол, перекрестились и принялись за еду, молча и сдержанно иногда поглядывая в сторону Никона. Тот сидел, как ни в чем не бывало, а у самого сердце то колотилось, то сжималось от боли, радости и внутренних слез, что смог принести братьям радость.

      Елеазар и соборные старцы отказались от мяса, похлебав постные щи, они молча встали и ушли в церковь. Там долго стояли на коленях перед иконостасом, истово молясь и отбивая земные поклоны.

* * *

      Студеным январским утром, когда братья сидели в полутемной трапезной