Снежная почта. Александр Житинский

чугунной клетке

      Надпись «обезьяна».

      И толпа смеется:

      Зверь танцует твист.

      Воробей на ветке

      Перья чистит рьяно,

      А к нему крадется

      Кот-рецидивист.

      Выхожу из парка.

      На окошках шторы.

      Велосипедисты

      Бешено летят.

      Завтра будет жарко.

      Заперев запоры,

      Дома пианисты

      Безмятежно спят.

      1966

      «Ах, черт!…»

      Ах, черт!

      Поди-ка, что за шутка?

      Смотри, ты видишь, видишь, там

      Гуляет жареная утка

      По телеграфным проводам.

      Смотри, она еще дымится,

      Румяной корочкой хрустит,

      И, аппетитное на вид,

      Крыло на солнце золотится.

      Но кто позволил?

      Почему

      Там не душа парит, а тело?

      Царит промасленный Отелло

      В горячем кухонном дыму.

      Он говорит:

      – Сегодня пир.

      Духовной пищи жаждет мир.

      С душою поменявшись, тело

      На небеса лететь хотело,

      Но не смогло и ходит там

      По телеграфным проводам.

      1966

      «Чего я стою? Сколько дважды два?…»

      Чего я стою? Сколько дважды два?

      Четыре – отвечают. Я старею.

      Уже за мной недобрая молва

      Торопится, вытягивая шею.

      Опомнишься в квартире городской,

      В чужом пиру – и темном, и невнятном,

      Где свечи обливаются тоской

      И на паркете оставляют пятна.

      Опомнишься – великой тесноты

      Не пережить в полуметровом свете,

      И обречен бессмертию не ты,

      А бронзовый подсвечник на буфете.

      1966

      Нарекаци

      По белому свету шатался

      Один пожилой армянин.

      Он грамоты где-то набрался

      И жил совершенно один.

      Жены не имел он и дочки,

      Жилья не имел и стола,

      Лишь книга на желтых листочках

      При нем постоянно была.

      Читал он старинную книгу

      В гостиничном чахлом дыму,

      И гор обнаженные сдвиги

      В душе рисовались ему.

      Потом он вставал на колени,

      Вздыхая от старости лет,

      И Бога просил избавленья

      От внешних и внутренних бед.

      В конце прибавлял он привычно,

      Одними губами шепча:

      «Пошли землякам горемычным

      Покой от огня и меча».

      И вновь у подножия храма

      В какой-то сторонке глухой

      Твердил он в молитве упрямо:

      «Пошли горемычным покой».

      Он умер, а книга осталась.

      Ее под рубахой нашли.

      Она армянину досталась,

      Не знавшему отчей земли.

      И слово родное по буквам

      С трудом разобрал армянин,

      И горло наполнилось звуком

      Гортанных высот и низин.

      Тем словом старинным согретый,

      Он бросил свой угол и стол

      И