По субботам в полдень. Ее злость. Его несдержанность. И встречи, которые их изменили. Рэйчел Маркс

Здесь сказано, что можно пописать в горшок или прямо на палочку, пытаясь не зайти за голубую линию. Не знаю, как добиться такой меткости без пениса, поэтому выбираю первый вариант и все равно умудряюсь попасть на пальцы, целясь на стекло.

      Опустив палочку по крайней мере секунд на пятнадцать, я кладу тест на прикроватную тумбочку, ставлю таймер и сажусь на постель. В такие минуты мне всегда кажется, что лучше всего составить список. Легко заполнить колонку «Почему беременность станет катастрофой». Бесполезный женатый папа. Нет денег. В комнате и для кошки места не хватит. Придется перестать пить. Способность или, вернее, отсутствие способности заботиться о ребенке. Список продолжается. И как только я добавляю один-единственный плюс, который могу придумать, начинает бикать таймер. Сердце застревает в горле, когда я перелезаю через кровать и заставляю себя взглянуть на тест.

      Мне нужно всего лишь взглянуть на свой список, похожий на одноногого человека, чтобы понять: это несомненно лучший исход. Но это чувство в моей груди, похожее на тонущий камень, – странная форма облегчения.

* * *

      Я иду по выцветшему коридору многоквартирного комплекса апартаментов для пожилых людей, где живет моя бабушка. Желтые лампы дневного света, старые ковры и запах пережаренных овощей сразу же вгоняют меня в депрессию (хотя я светилась от радости, когда приехала). Я стучу в дверь, но никто не отвечает, поэтому я захожу.

      Бабушка наклоняется вперед, сидя в кресле, и кричит на телевизор. Она возмущена. Видимо, детектив в криминальном сериале, который ее захватил, пропускает важную и очевидную подсказку. Это называется саспенс, бабушка. Они это делают специально.

      Я легонько касаюсь ее плеча, чтобы не испугать.

      – Привет, бабуля. Я принесла китайскую еду, – я поднимаю пластиковый пакет.

      Она выглядит удивленной, как и всегда при виде меня, стоящей здесь, несмотря на то, что я посещаю ее каждую неделю вот уже шесть лет, с тех пор как мы встретились на похоронах папы. Потом она морщит нос, словно заметила особенно отвратительный запах.

      – Что ты сделала со своими волосами? Ты выглядишь как одна из «этих».

      Я провожу рукой по колючей голове.

      – И я рада тебя видеть, бабуля. И их называют гомосексуалами.

      – Мне восемьдесят шесть. Буду говорить, что, черт возьми, хочу.

      Я решаю не спорить и улыбаюсь.

      – Наверное, я хотела перемен.

      – Если хочешь перемен, сделай химическую завивку. Покрась волосы. Не нужно выглядеть так, будто у тебя рак.

      Я снова улыбаюсь.

      – Я просто разберу продукты.

      – О, ты же знаешь, что я люблю только сладкое и кислое, да, милая? – на ее лице застыла тревога.

      – Знаю, бабуля, – я кладу ладонь на ее руку. – Не волнуйся, это-то я и купила.

      – Ты же не принесла тот странный яичный рис?

      – Нет, бабуля. Чипсы, как ты любишь. Я положу их для тебя на тарелку.

      Я ухожу на крошечную кухню и умудряюсь отыскать две чистые тарелки в шкафу. Там лежит гора немытой уже явно несколько дней посуды, и