Наследники Византии. Ольга Ранцова

этот закончился благочестиво. Вся семья после вечерней молитвы собралась в гридне, и Федя читал поучения отцов церкви и «мыслителей любомудрых» о посте и воздержании:

      – «Гераклит рече же: «небрещи отнюдь тело свое подобает. Питати же худейшими брашнами». И святой Иоанн Златоуст же: «Кто постится истинно и нелицемерно, тот подражает Христу, в юдоли сей грешной уподобляется ангелам».

      Федя басил нараспев, как учили в школе. А Мишенька, для исправления нравов которого было предпринято это чтиво, уже кунял.

      – «Аще во Святом Писании сказано: „Претерпевший же до конца спасется“ Аще кто объядохся или опихся…»

      – Михаил! – Семен Иванович тронул за плечо засыпающего мальчика, – ты слышишь, что чтет брат?

      Отрок встрепенулся и согласно кивнул отцу.

      – То что? – повернулся боярин к старшему сыну.

      – «Зло себе сотвориши…», – затянул опять Федор, – « муку вечную за то прияши…»

      Миша закрыл глаза, что бы представить себе все муки ада, которые будут ему за обжорство, и они представились ему в виде пустых тарелей на длинном столе.

      – «Аще постом себя изнурих, то жизнь вечную наследят в Царствии Небесном», – громко закончил Федор.

      БРЫК! И Мишка, заснув, свалился на колени к матери.

      – Он все понял! – вздохнул Семен Иванович.

      Муки ада недаром снились ребенку в эту ночь. Утром, после общей молитвы, Мишенька тут же улизнул из дома – и прямиком на поварню. Вот она – вожделенная обитель. Среди закопченных котлов, жарко горящих печей, жбанов, кадей, коробов с мукою, кувшинов с маслом суетились холопки. И хотя шел Великий Пост, но и каши, упаренные в печи, и хлеба ржаные с изюмом, и пряные травники – всё дурманило вкусным запахом. Барчук по-хозяйски прошелся по поварне, осмотрел наготовленное, и сказал:

      – Опята? – пухлая ручка подвинула поближе тарель с грибками, – и травник с опятами? Опритчились вы? Кто ж это есть станет – одно и то же на столе?

      Девки признали свою оплошность:

      – Господи! Как бы от гаспожи нам не перепала!

      – Я вас не выдам, – заверил Мишутка.

      – Лапушка ты наш, саколик, – щебетали стряпухи, – отведай, чего табе?

      – Ну, пожалуй, – Миша со знанием дела стал разглядывать еству, – вот…

      – Вы что это удумали?! – Анисья коршуном залетела на поварню, – не трож, бариченочек мой хорошенький, не надо!

      Анисья перехватила руку мальчика, потянувшуюся к пирогу.

      – Хромоножка! Уродина! – тут же заорал боярчонок, со злостью вырывая руку.

      Анисья заплакала.

      – Милёнак ты мой… Да разве же мне жалко… А наказание гаспадина?!

      Страх перед боярином незримо повис на поварне, будто что-то ощутимое, живое, заставил быстрее двигаться холопок. Анисья все плакала.

      * * *

      Четыре дня претерпения Миша вынес как добродетельный постник и послушный сын, но на пятый…

      По Переяславлю лился чудный Благовещенский перезвон. Звонили во всех церквах, даже у малой