Живой Есенин. Антология

Слушай, Толя, а ведь как бы здорово получилось: Есенин и Шаляпина… А?.. Жениться, что ли?..

      9

      Случилось, что весной девятнадцатого года я и Есенин остались без комнаты. Ночевали по приятелям, по приятельницам, в неописуемом номере гостиницы «Европа», в вагоне Молабуха, в люксе у Георгия Устинова – словом, где, на чем и как попало.

      Как-то разбрелись на ночь. Есенин поехал к Кусикову на Арбат, а я примостился на диванчике в кабинете правления знаменитого когда-то и единственного в своем роде кафе поэтов.

      На Тверской, ниже немного Камергерского, помещалась эта «колыбель славы».

      А кормилицей, выняньчившей и выходившей немалую семью скандальных и знаменитых впоследствии поэтов, был толсторожий (ростом с газетный киоск) сибирский шулер и буфетчик Афанасий Степанович Нестеренко.

      Когда с эстрады кафе профессор Петр Семенович Коган читал двухчасовые доклады о революционной поэзии, убаюкивая бледнолицых барышень в белых из марли фартучках, вихрастых широкоглазых красноармейцев и грустных их дам с обезлюдевшей к этому часу Тверской; когда соловели даже веселые забористые надписи на стенах кафе и подвешенный к потолку рыжий дырявый сапог Василия Каменского, – тогда сам Афанасий Степанович Нестеренко подходил к нам и, положив свою львиную лапу на плечо, спрашивал:

      – Как вы думаете, товарищ поэт, кто у нас сегодня докладчик?

      Мы испуганно глядели в глаза краснорожему нашему господину и произносили чуть слышно:

      – Петр Семенович Коган.

      Афанасий Степанович после такого неуместного ответа громыхал:

      – Не господин Каган-с, а Афанасий Степанович Нестеренко сегодня докладчик, да-с. Из собственного кармана, извольте почувствовать-с, докладывает.

      В такие дни нам не полагалось бесплатного ужина.

      Но вернемся же к приключению.

      Оставшись ночевать в союзе, я условился с Есениным, что поутру он завернет за мной, а там вместе на подмосковную дачу к одному приятелю.

      Солнце разбудило меня раньше. Весна стояла чудесная.

      Я протер глаза и протянул руку к стулу за часами. Часов не оказалось. Стал шарить под диваном, под стулом, в изголовье…

      – Сперли!

      Погрустнел.

      Вспомнил, что в бумажнике у меня было денег обедов на пять, на шесть – сумма изрядная.

      Забеспокоился. Бумажника тоже не оказалось.

      – Вот сволочи!

      Захотел встать – исчезли ботинки…

      Вздумал натянуть брюки – увы, натягивать было нечего.

      Так через промежутки – минуты по три – я обнаруживал одну за другой пропажи: часы… бумажник… ботинки… брюки… пиджак… носки… панталоны… галстук…

      Самое смешное было в такой постепенности обнаруживаний, в чередовании изумлений.

      Если бы не Есенин, так и сидеть мне до четырех часов дня в чем мать родила в пустом, запертом на тяжелый замок кафе (сообщения наши с миром поддерживались через окошко).

      Куда пойдешь без штанов? Кому скажешь?

      Через полчаса явился Есенин. Увидя в окне мою растерянную