Три минуты молчания. Снегирь. Георгий Владимов

старались, но – медленно. А мы не работаем медленно. Мы, чёрт нас задери, всё делаем быстро. Потому что удовольствия мало картошку чистить. Или бочки катать. Вот узлы вязать – это другое дело, это я люблю. Но тут ведь всё удовольствие – что делаешь это быстро. А картошка – это, как говорил наш старпом из Волоколамска, «работа не для белого человека».

      Один заметил, что я смотрю, смущённо мне улыбнулся, откинул со лба белёсую прядь. Он славный мне показался, хоть и дитя ещё пухлогубое.

      – Что, – спрашиваю, – рука онемела?

      – Да нет, чепуха.

      Салаги они, я сразу понял. Моряк старый, конечно, сознался бы, ничего нет зазорного. Я кинул черпак в кастрюлю, взял у него ножик, показал, как чистить. Чик с одного боку, чирик с другого – и в бак.

      – Так же много отходов, – говорит он.

      – Ну, чисти по-своему.

      Второй – смуглолицый, раскосый, как бурят, – посмеялся одними губами.

      – Друг мой Алик, всякая наука благо, скажи спасибо.

      – Спасибо, – Алик говорит.

      Из салона вышел малый в кепчонке, в лыжной замасленной куртке, взял кочергу и сунул в топку. Потом посчитал, сколько нас тут на камбузе.

      – Шура! – крикнул туда, в салон. – Четырёх учти.

      – Я не в счёт, – говорю ему. – На вахте.

      – Сиди ты! Вахтенному – полуторную. – И, не улыбаясь, наморщенный, угрюмый, сунул мне пятерню. – Фирстов Серёга. Компоту оставь запить.

      Алика отчего-то вдруг передёрнуло. И сказал как-то виновато:

      – Пожалуй, и я не в счёт… Я этого не пью. Ни разу, впрочем, не пил.

      Раскосый опять посмеялся чуть-чуть.

      – Ах, он у нас предпочитает шампанское.

      – Разбирайся с вами, котятами, – сказал Серёга, – кто чего не пьёт…

      Кочерга накалилась, он прикурил от неё и пошёл в салон. Мы тоже пошли. А Шура уже там распечатал ящик с одеколоном – «Маки» – и сливал из флаконов в чистый котелок. Двадцать четыре флакончика стограммовых – это команде на бритьё, но никто ещё с ними не брился, всё палубные выпивают в день отхода. Штурмана на это не посягают, у них своё законное – спирт из компаса, три с чем-то литра на экспедицию, потом они всю дорогу механикам кричат: «Топи веселей, картушка[24] примерзает!»

      Шура весёлыми глазами смотрел, что там творится в котелке. А кандей тем временем шлюпочный аварийный ящик вскрывал, с галетами.

      Рядом с Шурой стояла девка – молоденькая, нахмуренная, – держалась за его плечо.

      – Шура, – просила его, – когда ж со мной поговоришь?..

      Он только плечом подёргивал. А она даже нас не замечала, только его и видела одного. Ну, я б на её месте тоже по сторонам не заглядывался: такой был парень красивый – глазастый, темнобровый, зубы жемчужные. Он, поди, и сам своей красоты не знал, а то бы девки за ним по всем причалам пошли толпою. Да может, и ходили. Но всё равно, наши ребята себя не знают. Вот и Серёга был бы ничего, – хотя не сравнить его с Шуркой, – чёрен, как дёготь, и притом синеглазый, это редко встретишь, но уж как рыло своё угрюмое наморщит, лет на десять ему больше дашь.

      Шура

24

Картушка – градуированный диск компаса, насаженный на иглу и плавающий в незамерзающей жидкости – обычно в разбавленном спирте.