Старый дом. Катерина Картуш

со мной?

      Вцепившись в глухой ворот платья заледенелыми пальцами, она в отчаянии рванула ткань. Верхняя пуговица отлетела, ударив по носу белобрысого недотёпу. Стыдливо чертыхнувшись, тот скоренько сдвинулся на край дивана.

      Липа в изнеможении прикрыла веки: …маленькая кроха на руках отца… желтый леденец на палочке зажат в ее кулачке… она тянет его в рот, но отец отбирает… «Глупыш, – смеется он, – это же не конфета…»

      Успокоившись, она исподтишка взглянула на Егора. Тот, свесив руки между колен, обиженно сопел, уставившись в пол.

      Она тихонько провела рукой по светлым вихрам парня. Кравцов дернул головой и вскочил с места. Потоптался на месте, зыркнул на нее через плечо и шагнул к доктору. Нахмурив брови, решительно ткнул пальцем в сложенный надвое листок, лежащий на краешке стола, и грубо спросил:

      – Может, вот оно, твое стихоблудие?

      Отведя в сторону «указующий перст», Карл Натанович схватил бумагу.

      – Точно, оно! – радостно воскликнул он. – Я нашел, нашел это место!

      – Ну нашел и молодец. Пошли харчеваться, желудок уже к спине прилип.

      – Липушка, иди, взгляни! – засуетился доктор, не обратив внимания на недовольство парня.

      Алимпия приблизилась к столу. Вырванная тетрадная страница. Скачущие по листу чернильные буквы с трудом складывались в слова, слова – в предложения, предложения – в стихотворение.

      – Прочти, дядя! – попросила она. – Сама никак не разберу.

      Поправив пенсне, Карл Натанович начал читать. Сначала громко, затем все тише и тише, а потом и вовсе перешел на шепот:

      – Что ты хочешь мне сказать, протянув печально руку?

      Черным мраком наказать? Сколько мне терпеть ту муку?

      Сердце разорвала в клочья, истерзала душу в прах.

      Вот и гроб уже заколочен. Боль утраты, ярость, страх.

      Горький рок: в часовне белой, под придавленной плитой,

      Ты лежишь в одежде прелой на перине земляной.

      Два монаха преклоненных камнем замерли в стене,

      В разумах их помутненных стон доносится извне.

      Дрожь бежит под грузной рясой, прах летит с могучих плеч,

      Будто ждали сего часа – тело нежное извлечь!

      Разом зажигают свечи, освещают Ведьмин трон.

      Предвкушаешь нашу встречу, жаждешь показать мне схрон.

      Знаю, где сусаль ты прячешь, сам ковал я тот ларец.

      На картине обозначишь. Ключ – хрустальный леденец.

      Мрамор черного надгробья разверзается в ночи.

      Взгляд коварный исподлобья страсть мою не облегчит.

      Вслед тебе иду в могилу, погружаясь в смрадный тлен,

      По костлявому настилу. Пред очами – гобелен:

      Тень неверная за дверью, враг хорониться иль друг?

      Опасаться надо зверю, коль сразил его недуг.

      Кровяные мысли прячет в свете дня алчный глупец,

      Дикой злобою охвачен в полнолуние подлец.

      Страшным ядом мозг пропитан, нет лекарства от него,

      Век короткий нам отсчитан – злата хочет одного.

      Уберечь