Старый дом. Катерина Картуш

будем.

      – Где прикажите накрывать? – спросила она и, кокетливо покосившись на Егора, поправила едва заметный в копне рыжих кудрей кружевной чепчик, тем самым разозлив Алимпию.

      – Где всегда! – повысила голос Липа. – Идите, Катя, куда вам сказали! – Она вскочила с дивана и, позабыв про туфли, подскочила к столу. – Дядя, почему ты позволяешь прислуге заходить в кабинет без стука?!

      – Э-э, – растерянно протянул Карл Натанович, – так ведь не раз говорено было…

      Горничная криво усмехнулась и юркнула за дверь.

      – А ты что скалишься, медведь неотесанный? – набросилась племянница на Егора. – Сам пришел к нам за помощью – так говори всё, как есть!

      – Не рычи, женщина! – Кравцов взял в руки картуз, ковырнул ножом изнаночный шов засаленной подкладки и вытащил сложенную в несколько раз ткань. – Вот, глядите!

      В крайнем нетерпении доктор выбрался из-за стола, поправил пенсне и вперился в развернутое парнем гобеленовое полотно…

      …Грозовое небо. Сполохи зарницы освещают старый погост с торчащими из земли каменными надгробиями и белую часовню, чей покатый купол венчает православный крест. Ложные оконницы по обеим сторонам арочной двери. В нишах – преклоненные фигуры монахов в длинных одеяниях, в руках – лампады с мерцающими свечами. Одна створка двери приоткрыта. Кто-то выглядывает из нее, но кто – не разобрать, лишь неясная тень, прошитая сиреневой нитью, падает на белокаменную ступень. На темном надгробии, что ближе к часовне, будто заплатка, круглая монетка желтыми стежками отмечена, а те могилы, что далее – в тумане белёсом тонут…

      – Мрак какой-то, – прошептала Алимпия.

      – Не то слово, – буркнул Егор.

      Карл Натанович приложился пятерней к часовне и печально вздохнул.

      – Дядя, вам знакомо это место? – тут же спросила Липа.

      – Н-нет, но вот автор… – замялся он, – видишь эти маленькие буковки – «эн» и «бэ» – в правом углу?

      – Вижу.

      – Инициалы Наталии Брукович. По правде говоря, мать твоя, Липушка, не большая мастерица была по части ткачества, но вышивать любила. Как сейчас помню: заглянул к ней однажды по врачебной необходимости, проведать, не отошли ли воды, а она сидит себе на полу и между схватками иглой в пяльцы тычет. Спросил, что ж такого важного мастерит – не ответила. Фартуком работу прикрыла, да глазами на дверь указала, – почти взаправду всхлипнул доктор.

      – Вот что, дядечка, – строго сказала Алимпия, – поздно лить горькие слезы по покойникам, надо думать о живых. Так что это за место, как думаешь? – Она указала глазами на гобелен.

      – Гм, – призадумался доктор, возвратившись за стол, но присаживаться на пуфик не стал. Положил перед собой папку и начал медленно его листать. – Да, да… были тут вирши одни… такие же мрачные, как и полотно это… сейчас, сейчас…

      ***

      Уже добрых полчаса Карл Натанович рылся в папке.

      Набравшись терпения, Алимпия с дивана равнодушно наблюдала, как он слюнявил пальцы,