Сбежать от зверя. Прощение. Анна Владимирова

вздрогнула, дернулась… и оказалась в руках Стерегова. В одной руке. Второй он придержал стойку с цветком, на которую я налетела.

      – Ты так вообще цветов не оставишь, – выпустил он меня, но тут же притянул за край кофты.

      – Правда так тебе дороги? – закатила я глаза, но тут же зашипела от боли, когда он приложил вату с чем-то, крепко пахнувшим пряным алкоголем.

      – Правда, – хмурился он, качая головой. – И как теперь тебя предъявлять комиссии?

      – Они меня голой будут осматривать?

      – Может…

      – Противно.

      – Не порть настроение, – хмуро глянул он на меня. – У меня было предложение. – Стерегов убрал аптечку и поднялся. – Видел, ты махала кистями в больнице…

      – Знаю, что ты тоже ими помахивал в свое время, – не осталась я в долгу.

      Я была в курсе, что Стерегов художник. Известный. Но работы мне его не нравились – слишком… густые, концентрированные, мрачные и контрастные. Они въедались в душу, стоило задержать на них взгляд, и долго оставались в памяти, продолжая что-то поднимать из потаенных уголков. Что-то жуткое, пугающее и не дающее надежды.

      Но теперь, возможно, многое объяснится. Если он болен, к примеру, то его искусство – попытка облегчить внутренние страдания.

      А еще он был владельцем художественной школы, в которой я училась последние годы. Когда мне предложили работать на него, я понятия не имела, кто такой Стерегов на самом деле. Никто о нем не говорил. Но принятие решения эта новость ускорила. Я же думала, что иду рисовать под началом настоящего художника. В перспективе мне обещали выставки, поездки на обучение и встречи с известными деятелями индустрии.

      И теперь, глядя на то, как он раскладывает инвентарь, ставит мольберт и выкладывает кисти, я презрительно морщилась.

      – Будешь вспоминать, как когда-то был художником? – сложила я руки на груди.

      – Я не забыл. И ты тоже.

      – Но ты очень старался, чтобы я забыла.

      – Прости. – Мне подумалось, что я ослышалась. С губ сорвался смешок, и я оперлась задом о стену, равнодушно взирая на полотно. Стерегов тоже не стал заострять внимания на своих извинениях. – А теперь бери кисти и рисуй.

      – Что? – опешила я.

      – Рисуй, – приказал он. – Задание – глухонемой камин.

      – Не хочу.

      – А что хочешь?

      – Ничего не хочу! И тапочек у меня снова пара, – вздернула я нос.

      Стерегов сжал зубы и направился ко мне, а когда мы оказались нос к носу, глаза в глаза, уголки его губ дрогнули.

      – Я могу научить тебя всему, что знаю, – прошептал он. – Ни у кого не было такой возможности. Никогда.

      – Зачем тебе это? – тихо спросила я.

      – Не твое дело, – склонился он к самому лицу. – Бери кисти, подтирай слезы и начинай работать. Мужики приходят и уходят, а то, что в душе и руках, остается с тобой всегда. Ты – одиночка, Марина. Как и я. Никто тебе не нужен. Тем более – волк этот твой…

      – Ты его не знаешь! – зачем-то огрызнулась я.

      Миша только оскалился:

      – Ты