И даже небо было нашим. Паоло Джордано

тут уже несколько часов. Всякий раз, как я поднимала на него глаза, у него был все такой же сосредоточенный вид.

      – Как ты копаешься, – сказал он вдруг.

      – Так я это делаю первый раз в жизни!

      – Не имеет значения. Просто ты копуша, вот и все.

      Я решила обидеться и под этим предлогом бросить работу.

      – Ты сказал, мы будем хоронить лягушек.

      – Я сказал, это будет в шесть.

      – А я думала, сейчас уже шесть, – соврала я.

      Берн взглянул на солнце, словно по его положению на небе мог определить, который час. Затем покрутил головой, чтобы расправить затекшую шею, и бросил в кучу еще горсть очищенных орехов.

      Я лениво протянула руку, чтобы тоже взять горсть. Можно было чистить быстрее, но тогда кожура забивалась под ногти.

      – Ты один собрал все эти орехи?

      – Да, все.

      – И что собираешься с ними делать?

      Берн вздохнул:

      – Завтра приезжает мама. Она очень любит миндаль. Но чтобы как следует высушить орехи на солнце, нужно по крайней мере два дня. А потом их еще надо расколоть, это дольше всего. Времени осталось мало, я должен управиться до конца завтрашнего дня.

      – Это вряд ли получится.

      – Получится, если ты мне поможешь. Ты будешь очищать их от кожуры, а я колоть.

      – Хочешь, чтобы завтра я опять пришла и помогла тебе?

      Берн согнулся еще больше. Теперь я с трудом могла различить под свесившимися волосами его нос.

      – В это время дня я тут один, – сказал он.

      Потом мы долго работали молча, не глядя друг на друга. Слышно было только, как падают в кучу очищенные от кожуры орехи. Цок. Цок. Цок.

      Наконец, Берн выпрямился, потянулся, и окинул взглядом оливковые, миндальные и черешневые деревья вокруг. Он удивлялся, как будто видел их впервые.

      – Какое богатство, правда? – сказал он. Я не нашлась, что ответить: мне это никогда не приходило в голову.

      Потом появились его друзья, или сводные братья, или кто они там были.

      – А она что тут делает? – спросил альбинос.

      Берн встал, готовый заступиться за меня.

      – Она пришла на похороны лягушек.

      Никола, не такой агрессивный, протянул мне руку и представился, видимо считая, что я не запомнила, как его зовут. Я пыталась определить, который из троих изображал в бассейне покойника. Увиденное той ночью словно давало мне перед ними незаконное преимущество.

      Томмазо сказал:

      – Там все готово, шевелитесь, – и пошел, не дожидаясь нас.

      Мы последовали за ним. Он привел нас к костру.

      – Иди сюда, дорогая, мы тебя ждали, – сказал человек, стоявший у костра. – Я – Чезаре.

      В одной руке он держал книжечку в красном переплете, в другой – кропило. На плечи был накинут черный шарф с двумя вышитыми золотом крестами на концах. У его ног были выкопаны пять маленьких, неглубоких ямок. Там уже лежали мертвые лягушки.

      Чезаре начал терпеливо объяснять мне, что происходит. Глаза у него были голубые, очень светлые, почти прозрачные.

      – Люди хоронят своих мертвецов,