И даже небо было нашим. Паоло Джордано

у тебя манера разговаривать, – заметила я.

      Мне хотелось как-то сгладить впечатление от этой неуклюжей лжи, и я спросила:

      – Почему твои друзья не пришли?

      – Потому что это была моя идея – прийти к вам в бассейн.

      – У меня был одноклассник, которому нравилось брать на себя вину за все что угодно. Однажды он попытался обвинить себя в том, что другой мальчик списал у него контрольную. Но учительница все поняла и записала ему в дневник замечание. Он чуть не расплакался. Он вообще плакал из-за каждого пустяка.

      Берн не ответил, но едва заметно дернул головой; я поняла, что эта история его заинтересовала. Секунду помолчав, он спросил:

      – И что с ним случилось из-за этого замечания?

      – В каком смысле «что случилось»?

      – Ладно. Забудь.

      Я потрогала свои волосы, они были горячие. Солнце Специале поджаривало все. Однажды я оставила на перилах балкона кусок мыла, и к вечеру он растаял. Мне хотелось опустить руку в воду и смочить волосы, но в бассейне еще оставались лягушки.

      Берн выловил одну и поднес сачок ко мне:

      – Хочешь ее потрогать?

      – Ни за что!

      – Так я и думал, – сказал он с неприятной улыбкой. – Сегодня Томмазо ездил на свидание к отцу в тюрьму.

      Он ждал, что эта новость произведет на меня впечатление, я догадалась об этом по тому, как старательно он несколько секунд делал вид, будто поглощен своей рыбалкой. Я никогда не общалась с людьми, у которых родители сидели в тюрьме.

      – Вот как? – спросила я с притворным равнодушием.

      – Он убил жену поленом. Потом хотел повеситься, но полиция успела его задержать.

      Лягушки без конца прыгали на стенки ведра. Я представила, сколько там слизи, и меня чуть не вырвало.

      – Ты это выдумал, да?

      – Нет, не выдумал, – ответил Берн. – Вообще-то он не собирался ее убивать, хотел только напугать.

      – То есть сейчас, в этот самый момент Томмазо… находится внутри тюрьмы?

      – Иногда отцу разрешают день пробыть на свободе. В такие дни он ездит с Томмазо к морю, в Спеккьоллу. Но сегодня ветер в сторону Адриатики, так что они могли остаться дома.

      Берн повертел в руках ручку сачка. В воздухе разлетелись брызги.

      – Томми не хочет туда ездить. Но Чезаре всякий раз заставляет его.

      Наконец он поймал последнюю лягушку, за которой пришлось гоняться дольше всего. Он немного согнул колени, чтобы не поднимать сачок слишком высоко.

      – А твои родители? – спросила я.

      Лягушка выскочила из сачка и вмиг оказалась в самом глубоком месте бассейна. Оттуда ее нельзя было достать.

      – Черт! – выругался Берн. – Видишь, что ты наделала? Пакостница!

      У меня лопнуло терпение:

      – Что это значит – «пакостница»? Ну и словечко! Зря ты на меня разозлился, это ведь не я ушибла твоего брата, или друга, или кто он там тебе!

      Я хотела повернуться и уйти, но Берн впервые серьезно посмотрел на меня. Посмотрел внимательным, изучающим взглядом, как будто только что увидел. Он слегка косил, от этого его взгляд делался цепенящим.

      – Прошу