Доживем до понедельника. Ключ без права передачи. Наталья Долинина

немного на родительском собрании, но это чепуха, правда? Я увидел – вам плохо…

      – Мне хорошо, Адамян! – крикнула она. – Мне лучше всех! – И ринулась прочь от этого утешителя, благо как раз открылись двери. Остановка, правда, не ее, но лишь бы вырваться.

      Инженера Адамяна люди разглядывали с мрачным осуждением: разбил, гад, сердце женщины, натянул «пыжик» на уши и еще плечами пожимает – я не я, и вина не моя…

* * *

      Темнело быстро. На горке, на детской площадке, где прогуливают днем Марининого Антона, сейчас двое под медленным снегопадом – кажется, одни во всем дворе.

      – Ты замерзла, – сказал Майданов.

      – И стала некрасивая? – спросила Юля непослушными губами. – Или еще ничего?

      – Еще ничего. – Он улыбнулся.

      И они опять уставились в окно на четвертом этаже. Оно светилось, и в нем то вместе, то поочередно возникали два силуэта, мужской и женский.

      – Не похоже, что они скоро наговорятся… Ну-ка, погоди… – И Майданов сбежал с горки к «москвичу», что стоял у подъезда Марины Максимовны. Потоптался возле него и вернулся назад. – Я подумал, вдруг Шериф дверцу не запер или окошко? Я бы ему посигналил, что пора закругляться.

      – Нельзя вмешиваться, – покачала головой Юля.

      – А чего они обсуждают? Нас, что ли? Ну и профессия, елки-палки… И ты ее выбрала?!

      Кивнув, Юля села на заиндевелые детские качели, Майданов принялся раскачивать и спросил:

      – Так теплей?

      – Ага…

      – Ну дождемся мы, уйдет он – и что? Ты напросишься туда ночевать? А если она не пустит?

      – Она все поймет. Она пустит.

      – А я ждать не заставляю, я сразу говорю: пошли ко мне.

      – Опять двадцать пять. Сам иди, тебе давно пора.

      – За кого ты меня принимаешь? В кухне я буду, в кухне. Раскладушка есть, а мать у меня женщина спокойная. Ни во что не лезет. Она накормит, постелит и ни одного вопроса не задаст.

      – Я верю, Сашенька, верю. И завидую, что тебе так повезло.

      – А сюда твои предки будут всю ночь трезвонить: «Отдайте дочку!» А у меня еще одна выгода: телефона нет.

      Юля еще раз покачала головой: нет, она останется здесь. Скрипели качели…

* * *

      Назаров рассказывал:

      – Мало ли их было, таких сирот, в оккупации? И сколько погибло! А вот меня не допустили затеряться, с голоду сдохнуть. Крестьянка Надежда Назарова не допустила. Ношу ее фамилию, как видите. А у нее своих было четверо, и муж к ней пришел без рук: сапер он был…

      Это все давнишнее, но для того чтобы понять, – существенное. Как только я получил здесь квартиру, решили мы с женой взять старушку к себе. Потому что родные ее дети – из них теперь только двое в живых – не имеют такой возможности. Или желания такого, я точно не знаю. У одного недельку поживет, у другого… а человеку нужна стационарная семья, правда? Овдовела она еще в шестьдесят девятом… болеет, конечно, в такие годы кто не болеет? Короче, перед Новым годом я съездил в Пятихатки и забрал ее…

      Вышло так, что ей надо жить в одной комнате с моей дочкой. Дочку тоже Надей звать, она в седьмом