Дорогой друг. Перевод Елены Айзенштейн. Ги де Мопассан

элегантная блондинка должна быть женой его друга, прекратила его испуг.

      Он пробормотал:

      – Мадам, я…

      Она протянула ему руку.

      – Я знаю, мосье. Шарль рассказал мне о вашей вчерашней вечерней встрече, и я очень рада его хорошему настроению, у него была славная мысль пригласить вас пообедать сегодня с нами…

      Он покраснел до ушей, не зная более, что сказать, почувствовал себя, как на экзамене, инспектируемым с головы до ног, взвешиваемым, осуждаемым.

      У него было стремление извиниться, объяснить неряшливость своего костюма, но он ничего не нашел в ответ и не посмел коснуться столь трудной темы.

      Он сел в кресло, на которое ему указали, и, когда почувствовал под собой эластичный и мягкий велюр сиденья, когда он почувствовал, что погрузился, прислонился, был обнят этой мягкой мебелью, чьи спинка и подлокотники мягко и деликатно поддерживали его, ему показалось, что он вошел в новую очаровательную жизнь, в которой он завладел чем-то усладительным, что он становился кем-то спасенным; и он посмотрел на мадам Форестье, не сводившую с него глаз.

      Она была одета в кашемировое бледно-голубое платье, которое красиво обрисовывало ее гибкую талию и крупную грудь.

      Руки и горло ее были окружены белой пеной кружев, украшавших корсаж и короткие рукава, волосы были подняты кверху, причесаны немного на затылок, создавали легкое светлое облако над шеей.

      Дюруа почувствовал на себе ее взгляд, который говорил ему, без сомнения, что дама встречалась с ним накануне в Фоли-Бержер. У нее были серые глаза, серо-голубые, которые выражали странную экспрессию, тонкий нос, сильные губы, немного мясистый подбородок, неправильное и соблазнительное лицо, полное миловидности и лукавства. Это было одно из лиц женщин, каждая черта которых пробуждает особую грацию, имеет смысл, каждое движение которых говорит или скрывает что-то.

      После короткого молчания она спросила его:

      – Вы давно в Париже?

      Он ответил, немного владея собой:

      – Несколько месяцев, мадам. Я работник железной дороги; но Форестье позволил мне надеяться, что благодаря ему я смогу проникнуть в журналистику.

      Она улыбнулась более заметной, более доброжелательной улыбкой и пробормотала, понизив голос:

      – Я знаю.

      Звонок прозвенел снова. Слуга объявил:

      – Мадам де Марель.

      Это была маленькая брюнетка, из тех, кого называют брюнетками.

      Она быстро вошла, и она казалась нарисованной, отлитой с головы до ног в простом темном платье.

      Одна красная роза, заколотая в ее черных волосах, неистово привлекала взгляд и, казалось, отмечала ее лицо, выделала его особенность, придавала ему живую и неожиданную ноту.

      Ее сопровождала девочка в коротком платье. Мадам Форестье бросилась навстречу подруге:

      – Добрый вечер, Клотильда.

      – Добрый вечер, Мадлен.

      Они расцеловались.