Дорогой друг. Перевод Елены Айзенштейн. Ги де Мопассан

его исчезновения Дюруа почувствовал себя свободным. Он радостно пощупал два золотых в своем кармане; потом поднялся, просматривая толпу, которую он прорывал взглядом. Он быстро заметил двух женщин, блондинку и брюнетку, которые, прогуливаясь, сквозь толпу шли с видом гордых нищих.

      Он прошел прямо мимо них и, когда они были рядом, ни на что больше не осмелился.

      Брюнетка сказала ему:

      – Куда ты подевал свой язык?

      Он пробормотал: «Черт», – не успев произнести ничего, кроме этого слова.

      Все три человека прервали прогулку, внезапно остановившись.

      Тогда одна из женщин вдруг спросила:

      – Пойдешь ко мне?

      И он, дрожа от желания, резко ответил:

      – Да, но у меня в кармане только луидор.

      Она равнодушно улыбнулась.

      – Это ничего.

      И она взяла его руку как знак обладания.

      И, пока они шли, он подумал о двадцати франках, которые он мог легко добыть, взяв в аренду костюм на завтра.

      Глава 2

      – Мосье Форестье, пожалуйста!

      – На третьем этаже, дверь налево.

      Раз зашла речь о его жильце, консьерж ответил доброжелательным тоном. Жорж Дюруа поднялся по лестнице.

      Он был немного смущен, напуган и чувствовал себя неловко. В первый раз в жизни он надел такой костюм, и все в его одеянии беспокоило его.

      Он чувствовал недостатки во всем: в ботинках не лакированных, но достаточно тонких, потому что он имел кокетство в ногах; в рубашке за 4, 5 франка, купленной утром в «Лувре», чей очень тонкий нагрудник уже помялся. Остальные рубашки на каждый день имели более или менее серьезные изъяны, и он не мог использовать даже наименее поврежденные их них.

      Его немного слишком широкие брюки плохо очерчивали ногу, казались свернувшимися вокруг его ног и измятыми, чужими, случайными. Сама по себе одежда не была плохой, все это было не по размеру.

      Со стучащим сердцем, с тревогой, боясь показаться смешным, он медленно поднялся по лестнице, и вдруг прямо перед ним возникло лицо человека в парадном одеянии, который посмотрел на него. Они находились так близко один к другому, что Дюруа сделал движение назад, а потом остановился, пораженный: это был он сам во весь рост в отражении высокого зеркала, которое создавало на лестничной площадке долгую перспективу галереи.

      Порыв радости заставил его вздрогнуть, он уже судил о себе лучше, хотя ему и не верилось.

      Дома у него было только маленькое зеркальце для бритья, поэтому он не мог созерцать себя целиком и видел только отдельные части своего импровизированного туалета. Он преувеличил свое несовершенство, доведя себя до безумия мыслью о том, что выглядит карикатурно.

      Но вот, вдруг обозрев себя в зеркале, он себя даже не узнал; он принял себя за другого, за светского человека, и, на первый взгляд, нашел себя очень сильным, очень шикарным.

      И теперь, заботливо глядя на себя, он признал, что по-настоящему все было удовлетворительно.

      Тогда он попытался поступить, как актеры, репетирующие, выучивающие свою роль. Он улыбнулся,