Дорогой друг. Перевод Елены Айзенштейн. Ги де Мопассан

еще раз поклонился вновь пришедшему, который хранил холодное и серьезное лицо светского человека, и вышел очень взволнованный, как человек, совершивший глупость.

      Оказавшись на улице, Дюруа почувствовал грусть, отсутствие комфорта, одержимость темным чувством туманной печали. Он шел вперед, спрашивая себя, почему так внезапно нахлынуло на него уныние; он не находил ответа, но строгое лицо графа де Вудрека, немного старое уже, с седыми волосами, спокойный и дерзкий тон очень богатого и уверенного в себе человека без конца возвращались в память Дюруа.

      Он заметил, что приход этого незнакомца, разбившего очаровательный тет-а-тет, к которому его сердце уже привыкло, создал в нем впечатление холода и отчаяния, как услышанное слово, неудачная встреча; иногда достаточно самых маленьких вещей, чтобы создать нам это.

      Ему показалось также, что этот человек, по неизвестным причинам по какой причине, был раздосадован, застав его там.

      В течение трех часов Дюруа больше ничего не мог делать, а не было еще полудня. У него в кармане оставалось еще шесть пятьдесят: он пошел позавтракать бульоном Дюваля. Потом он бродил по бульвару; и, поскольку пробило три, он поднялся по лестнице во «Французскую жизнь».

      Посыльные сидели на банкетке, скрестив ноги, и ждали, а сзади на маленьком, типа профессорского, кресле исполнитель разбирал присланную корреспонденцию. Постановка была отличная, чтобы произвести впечатление на посетителей. Все имели внешний вид, манеру, достоинство, шик, как будто речь шла о вестибюле большой газеты.

      Дюруа спросил:

      – Можно к мосье Вальтеру?

      Инспектор ответил:

      – Мосье директор на совещании. Если мосье хочет, он может немного посидеть.

      И он указал на зал ожидания, где было полно людей.

      Здесь можно было увидеть серьезных, разодетых, важных людей и людей запущенных, в неказистом белье, чей плащ, закрытый до шеи, нес на груди рисунки пятен, напоминавших очертания континентов и морей на географических картах. Среди этих людей находились три женщины. Одна из них была красивая, улыбающаяся, нарядная, имела вид кокотки; ее соседка, словно в трагической маске, рябая, наряженная так же, как и первая, была одета во что-то истасканное, искусственное, свойственное старым актрисам с какой-то фальшивой, несвежей подделкой под юность, как прогорклый запах любви.

      Третья женщина в трауре держалась в уголке с видом печалящейся вдовы. Дюруа подумал, что она пришла просить милостыню.

      Однако никто не входил, хотя прошло уже больше двадцати минут.

      Тогда у Дюруа появилась идея, и он вернулся к служащему:

      – Мосье Вальтер в три часа назначил мне встречу, – сказал он. – В любом случае, взгляните, нет ли здесь моего друга, мосье Форестье.

      Тогда его провели длинным коридором, который привел его в большой зал, где четыре мосье писали вокруг широкого зеленого стола.

      Форестье стоял перед камином и курил сигарету, играя в бильбоке. Он был очень искусен в этой игре и насаживал большой желтый шар на маленькое деревянное острие.