Стихи о любви (сборник). Тимур Кибиров

желез колыханье,

      тазобедренный нежный овал,

      песнопенье мое, ликованье,

      тридевятый лучащийся вал!

      Марк Аврелий, ты что, Марк Аврелий?

      Сам ты слизистый, бедный дурак!

      Это трели и свист загорелый,

      это рая легчайшего знак,

      это блеск распустившейся ветки,

      и бессмертья, быть может, залог,

      скрип расшатанной дачной кушетки,

      это Тютчев, и Пушкин, и Блок!

      Это скрежет всей мебели дачной,

      это все, это стон, это трах,

      это белый бюстгальтер прозрачный

      на сирени висит впопыхах!

      Это хрип, это трах, трепыханье

      синевы да сирени дурной,

      и сквозь веки, сквозь слезы блистанье,

      преломление, и между ног…

      Это Пушкин – и Пригов почти что!

      Айзенберг это – как ни крути!

      И все выше, все выше, все чище –

      Дорогая, давай улетим!

      И мохнатое влажное солнце

      сквозь листву протянуло лучи.

      Загорелое пение льется.

      Соловьиный отросток торчит.

      VIII. Элеонора

      Ходить строем в ногу в казарменном помещении, за исключением нижнего этажа, воспрещается.

Устав внутренней службы

1

      Вот говорят, что добавляют бром

      в солдатский чай. Не знаю, дорогая.

      Не знаю, сомневаюсь. Потным лбом

      казенную подушку увлажняя,

      я, засыпая, думал об одном.

2

      Мне было двадцать лет. Среди салаг

      я был всех старше – кроме украинца

      рябого по фамилии Хрущак.

      Под одеялом сытные гостинцы

      он ночью тайно жрал. Он был дурак.

3

      Он был женат. И как-то старики

      хохочущие у него отняли

      письмо жены. И, выпучив зрачки,

      он молча слушал. А они читали.

      И не забыть мне, Лена, ни строки.

4

      И не забыть мне рев казармы всей,

      когда дошли до места, где Галина

      в истоме нежной, в простоте своей

      писала, что не нужен ей мужчина

      другой, и продолжала без затей,

5

      и вспоминала, как они долблись

      (да, так и написала!) в поле где-то.

      И не забыть мне, Лена, этих лиц.

      От брата Жоры пламенным приветом

      письмо кончалось. Длинный, словно глист,

6

      ефрейтор Нинкин хлопнул по спине

      взопревшего немого адресата:

      «Ну ты даешь, земеля!» Страшно мне

      припоминать смешок придурковатый,

      которым отвечал Хрущак. К мотне

      тянулись руки. Алый свет заката

      лежал на верхних койках и стене.

7

      Закат, закат. Когда с дежурства шли,

      между казарм нам озеро сияло.

      То в голубой, то в розовой пыли

      стучали сапоги. И подступало,

      кадык сжимало. Звало издали.

8

      И на разводе духовой оркестр

      трубил и бухал, слезы выжимая,

      «Прощание