Стихи о любви (сборник). Тимур Кибиров

Оля, невеста твоя,

      месяц ходит сама не своя,

      мать-старушка не спит, на дорогу глядит…

      Мчится поезд в родные края!

      Но с улыбкой дурною и песней блатной

      в развеселой компаньи хмельной

      проезжает ефрейтор родные места,

      продолжает в каюте запой.

      Вниз по Волге плывут, очумев от вина,

      даже с берега песня слышна.

      Пассажиры боятся им слово сказать.

      Так и хлещут с утра до темна.

      Ах, ефрейтор, ефрейтор, куда ж ты попал?

      Мыться-бриться уже перестал.

      На глазах пассажиров, за борт наклонясь,

      ты рязанскою водкой блевал…

      На четвертые сутки, к полудню проспясь,

      головою похмельной винясь,

      он на палубу вышел в сиянье и зной.

      Блики красные плыли у глаз.

      И у борта застыв, он в себя приходил,

      за водою блестящей следил.

      И не сразу заметил он остров вдали.

      Лишь тогда, когда ближе подплыл.

      И тогда-то Ее он увидел, бедняк,

      и не сразу он понял, дурак,

      а сперва улыбнулся похабной губой,

      а потом уже вскрикнул и – Боже ты мой! –

      вдоль по борту пошел кое-как

      за виденьем, представшим ему одному,

      почему-то ему одному,

      за слепящим виденьем, за тихим лучом,

      как лунатик, пришел на корму.

      Дева белого плеса и тихой воды,

      золотой красоты-наготы

      на белейшем коне в тишине, в полусне…

      Все, ефрейтор злосчастный. Кранты.

      Все, ефрейтор, пропал, никуда не уйдешь.

      Лучше б было нарваться на нож,

      на душманскую пулю, на мину в пути.

      Все, ефрейтор. Теперь не уйдешь…

      И когда растворилось виденье вдали,

      кореша-дембеля подошли,

      чтоб в каюту позвать, чтоб по новой начать.

      Но узнать Жениха не смогли.

      Бледен лик его был, и блуждал его взор,

      и молол несусветный он вздор.

      Деву белого плеса он клялся найти,

      корешей он не видел в упор.

      И на первой же пристани бедный Жених

      вышел на берег, грустен и тих,

      и расспрашивать стал он про Деву свою,

      русокосую голую Деву свою,

      Деву плеса в лучах золотых.

      Ничего не добившись, он лодку нанял,

      взад-вперед по реке он гонял.

      И однажды он вроде бы видел ее.

      Но вблизи он ее не признал.

      И вернулся он в город задрипанный тот,

      и ругался он – мать ее в рот,

      и билет он купил, и уехать решил.

      Но ушел без него пароход.

      После в чайной он пил, и в шашлычной он пил,

      в станционном буфете бузил,

      и с ментами подрался, и там, в КПЗ,

      все о Деве своей говорил.

      Говорил он о Деве смертельной своей,

      голосил он и плакал о ней,

      о янтарных глазах, золотых волосах…

      И блатные ему отвечали в сердцах:

      «Мало ль, паря, на свете