Стихи о любви (сборник). Тимур Кибиров

забивал горючими слезами носоглотку. Как в блаженные, но тайно тревожные, чреватые будущими срывами и потрясениями годы «Парафразиса». Как на рубеже тысячелетий, когда выстраданный и казавшийся спасительным уют дома на улице Островитянова сменился судорожной болью «нотаций», а измотанный счастливой игрой Амура (или кого-то более сильного) лирический герой справлял одинокий «полукруглый» юбилей. Как в ликующе наглом Солнечном городе, где стихоплету (такому же полоумному, как все великие и малые предшественники, как все, кому когда-нибудь выпадет участь бряцать на лире и дудеть в дудку) отведена роль заезжего (чужого, ненужного, лишнего, подозрительного) Незнайки. Так и сейчас. Победно восклицая «С нами Бог! Кара-барас!», заполняя кириллицей (в лучшем порядке) поля «A Shropshire Lad», возводя волшебный дворец трех поэм (с многочисленными непредсказуемыми пристройками), Кибиров остается Кибировым. И, подобно Степану из хулиганского стишка, пленительной глоссой на которую вершится новейшая книга «Три поэмы», идет вперед, «невзирая на морозы, / на угрозы и психозы».

      А потому нам – его счастливым читателям – не страшен серый волк!

Андрей Немзер

      Стихи о любви

      1988

      Е. Б.

      Стихи были, кажется, очень плохие, но Аполлинарий говорил, что для верного о них суждения необходимо было видеть, какое они могут про из вести впечатление, если их хорошенько, с чувством прочесть нежной и чувствительной женщине.

Н. C. Лесков

      I. Эклога

      Мой друг, мой нежный друг, в пунцовом георгине

      могучий шмель гудит, зарывшись с головой.

      Но крупный дождь грибной так легок на помине,

      так сладок для ботвы, для кожи золотой.

      Уж огурцы в цвету, мой нежный друг. Взгляни же

      и, ангел мой, пойми – нам некуда идти.

      Прошедший дождь проник сквозь шиферную крышу

      и томик намочил Эжена де Кюсти.

      Чей перевод, скажи? Гандлевского, наверно.

      Анакреонтов лад, горацианский строй.

      И огурцы в цвету, и звон цикады мерный,

      кузнечика точней и лиры золотой.

      И солнце сквозь листву, и шмель неторопливый,

      и фавна тихий смех, и сонных кур возня.

      Сюда, мой друг, сюда, мой ангел нерадивый,

      приляг, мой нежный друг, и не тревожь меня.

      О, налепи на нос листок светло-зеленый,

      о, закрывай глаза и слушай в полусне

      то пение цикад, то звон цевницы сонной,

      то бормотанье волн, то пенье в стороне

      аркадских пастухов – из томика, из плавной

      медовой глубины, летейской тишины,

      и тихий смех в кустах полуденного фавна,

      и лепет огурцов, и шепот бузины.

      Сюда, сюда, мой друг! Ты знаешь край, где никнет

      клубника в чернозем на радость муравьям,

      где