У черта на куличках. Елена Романова

вразумительнее, чем:

      – Я только хотел узнать.

      – Что?

      – Ничего.

      – Буду ли я выглядеть как поп, причастивший лоб раскаленной просвиркой?

      – Что?

      – Ничего.

      Колдун поднялся с кровати, откинув одеяло, и подошел к тазу с водой, стоявшему на столе возле окна. Он склонил голову, вглядываясь в свое подгоревшее отражение, протер переносицу мокрыми пальцами и сказал:

      – Я не спал вечность.

      – Прости меня, я не подумал.

      – Ты никогда не думаешь, – Рае умылся, снимая с лица обрывки короткого сна.

      – Зато ты думаешь слишком много, – выпалил змей, усталость колдуна отзывалась в нем и тоской, и яростью. – Даже во сне тревога так сжимает твое лицо, что они никуда не уходят.

      – Кто? – недоумение влажной пленкой переливалось на коже Рае, стекая на рубашку прозрачными каплями, темневшими на светлом полотне.

      – Морщины.

      – Ты издеваешься, что ли? – колдун очертил подбородок ладонью, стирая лишнюю воду.

      – Ты стареешь, неужели ты не видишь? Ты же стареешь.

      – Может, мне намазать лицо маслом, как женщине?

      – Это совсем не смешно! Ты теперь можешь умереть.

      – Что за бред? – Рае откинул полотенце, которым вытер лицо, на плечо.

      – Я принес тебе бабочку, мы нашли ее с Эркой в Заводи. Она не шевелилась, я не смог ее разбудить.

      – Иногда я тебя совершенно не понимаю.

      – Я просто хотел показать тебе… – смутился змей.

      – Тебе нужно лучше себя контролировать.

      – Ты не шевелился под этим проклятым одеялом.

      – Боишься, что я умру?

      Шего не ответил.

      – У меня есть еще время. И тебе не придется отправляться за мной, когда это время закончится. Забудь об этом.

      – Не придется? И как ты сможешь их остановить?

      – Я жив, ты тоже, к чему эти вопросы?

      – Ни к чему. У тебя лицо обожжено, принесу мазь.

      – Не стоит, и так затянется.

      Но змей уже вышел за дверь.

      К утру дождь успокоился, серая пыль наползла в дом вместо света, в ее мутном мареве все внутри казалось уродливым и унылым. Крола встал первым, тем более что никакого отдыха ему так и не перепало. Спать на сундуке – лишь маяться, прожариваясь на томительном вертеле бессонницы и изредка попадая в хлипкие топи забвения.

      На рассвете провидец осторожно сполз с лежака и попытался распрямиться: он кряхтел, силясь вернуть остов телу, и тихонько присвистывал, затягивая воздух сквозь зубы, – этот болезненный звук мешался в нем с проклятиями в адрес чертовой развалюхи, что в равной степени относилось и к сундуку, и к дому, и к самому Кроле. В конце концов провидец проиграл в борьбе с собственным телом за прямую спину и присел отдышаться на краешек стула.

      Шего все еще спал. Его располосованная сажей пятка светлела в печи, как бельмо на глазу. Ночью провидец даже испугался,