Украсть у президента. Владимир Гриньков

что он ей лгал.

      * * *

      Мать Ивана Константиновича Алтынова, за убийство которого отбывал пожизненный срок Иванов, жила в Воронеже. Когда встал вопрос, кому кем заниматься, Алтынов достался Горецкому. И он отправился в Воронеж.

      Женщина жила на окраине города в неприглядного вида доме, имевшем пять этажей, четыре подъезда и внешний вид памятника ленивому равнодушию местных коммунальных служб. Горецкий поднялся по тёмной лестнице, где не горела ни одна лампочка, а на третьем этаже долго шарил ладонью по стене, пытаясь отыскать звонок нужной ему квартиры, но звонок не нашёл, и тогда он просто постучал в дверь.

      Пахло пылью и кошками. Где-то наверху усталыми голосами бранились мужчина и женщина. Женщина будто стыдила, мужчина лениво матерился в ответ.

      – Кто? – спросила из-за двери молодой женский голос.

      – Мне нужна Мария Николаевна, – ответил Горецкий.

      – А вы кто? – спросила женщина, не делая попытки открыть дверь.

      – Мне бы Марию Николаевну, – просительно сказал Горецкий. – Я издалека приехал. Из Москвы.

      – Зачем? – насторожилась собеседница.

      – Я по поводу Вани. Её сына.

      – А вы кто? – снова спросила женщина и вдруг Горецкий догадался, что никакая эта женщина не молодая, как ему сначала показалось, и что это сама Мария Николаевна и есть.

      – Я друг Ивана, – соврал Горецкий. – У меня осталась вещь, которая Ивану принадлежала …

      Он не успел договорить, как дверь вдруг распахнулась, и он увидел перед собой низенькую и очень хрупкую женщину с совершенно седыми волосами и чёрными бездонными глазами, выплаканными досуха. Она всматривалась в лицо Горецкого, будто пыталась его узнать, распознать в нём человека, которого когда-то уже видела, когда ещё был жив её сын, и, наверное, признала, потому что он знал её сына и это всё решило.

      – Вы ведь Мария Николаевна? – осторожно уточнил Горецкий.

      Она закивала часто-часто и вдруг шагнула к нему и прижалась. Она не плакала и ничего не говорила. Так она изливала ему своё одиночество. Горецкий осторожно обнял её и старался не шевелиться, чтобы не мешать ей скорбеть, а сам тем временем окинул цепким взглядом убранство едва освещённой по-пенсионерски тусклой двадцатипятиваттной лампочкой прихожей. Старые вещи. Треснувшее зеркало. Ручка на туалетной двери оторвана и болтается. Некому прикрутить.

      – Вы знали моего Ваню? – жарким шёпотом спросила женщина, заглядывая в лицо Горецкому.

      Он успел, к счастью, состроить печально-сочувственную гримасу.

      – Так точно! – ответил Горецкий. – Мы с вашим Иваном вместе служили. Друзьями были, можно сказать. А теперь вот я по делам службы оказался в Воронеже и решил вас навестить.

      Опустил руку в карман и достал перочинный нож с пластмассовыми накладками на рукоятке. По какому-то наитию Горецкий купил этот нож на вокзале при отъезде из Москвы.

      – Мне Иван его дал, – сказал Горецкий. – Незадолго перед тем …

      Он добавил скорби собственному взгляду.

      – И так у меня этот нож остался. Как напоминание о нём. Но я считаю, что эта вещь должна храниться у вас.

      Женщина