Украсть у президента. Владимир Гриньков

рнышева и приехавшего с ним Горецкого – и тут же уставился в пол, как провинившаяся и ждущая неминуемого хозяйского наказания собака.

      Вид этого человека неприятно поразил Корнышева. Никогда прежде не был с ним лично знаком, но видел фотографии из той, прежней жизни, и случившаяся в этом человеке перемена лучше всего поведала о степени свалившихся на него несчастий. Корнышеву вспомнился состоявшийся у них с Горецким накануне разговор.

      – Я попробую его раскачать, – сказал Горецкий. – Но надежда есть только в том случае, если он ещё не потух окончательно. Если сломался и живёт уже не как человек, а как животное – с ним уже ничего не сделаешь. Это психика, уважаемый. Такая штука – вроде бы что-то эфемерное, руками не потрогаешь, а вот перемкнёт человека, и ничего ты с ним не сделаешь, как ни бейся.

      Сейчас, когда Корнышев увидел осуждённого, ему показалось, что дела плохи. Даже посмотрел украдкой на Горецкого, пытаясь определить, какое впечатление на него произвела эта встреча, но Горецкий был невозмутим, рассматривал вошедшего, словно пытался понять, с какой стороны к тому можно подступиться.

      – Здравствуйте, Виталий Сергеевич, – сказал Корнышев. – Присаживайтесь, пожалуйста.

      Осуждённый послушно опустился на стул, но перед тем бросил на Корнышева быстрый взгляд. Похоже, ничего хорошего он не ждал. Он вообще не ждал от жизни ничего хорошего. Прав Горецкий. Если человек сломался, попробуй-ка выцарапать из него что-либо полезное. Вряд ли получится.

      – Назовите себя, – попросил Корнышев.

      – Иванов Виталий Сергеевич. Статья сто пять, часть вторая. Приговорён к пожизненному заключению.

      – А что такое у нас статья сто пять? – спросил Корнышев.

      – Убийство, – ответил Иванов глухим голосом, глядя в бетонный пол.

      – А часть вторая?

      – Убийство двух и более лиц.

      – С кем же это вы так жестоко обошлись? – спросил Корнышев и его вопрос прозвучал неуместно легкомысленным в этих страшных стенах, откуда для собеседника Корнышева будет только одна дорога – до тюремного кладбища, где его когда-то небрежно зароют, а вместо памятника воткнут в землю табличку с номером.

      Иванов поднял глаза и посмотрел на Корнышева затравленным взглядом. Корнышев молчал. И всё это выглядело так, будто он действительно ожидал ответа.

      – В приговоре всё написано, – пробормотал Иванов, не понимая, что он него нужно этому незнакомцу, крепкому молодому мужику с холодно-циничным взглядом умных глаз, в котором человек служивый угадывался несмотря на его вполне цивильный наряд.

      Таких людей Иванов, перемолотый жерновами правосудия, теперь был способен распознавать с первого взгляда.

      – А я от вас услышать хочу, – сказал Корнышев.

      – Двойное убийство, – хмуро поведал Иванов. – Сотрудник милиции и офицер ФСБ.

      – Как же это вас угораздило! – будто бы даже удивился Корнышев.

      И снова Иванов глянул затравленно. Горецкий не зря говорил о превращении человека в животное. Сейчас Корнышев как раз и видел перед собой затравленного, загнанного в угол зверька. Огрызаться уже не может и во взгляде у него – тоска и обречённость.

      – По пьянке, что ли? – спросил Корнышев. – Или такой у вас был злодейский умысел?

      Он сохранял серьёзный вид, но в его фразах сквозила какая-то несерьёзность, и Иванов терялся, потому что в его собственной судьбе ничего несерьёзного за последний год не было, всё имело смысл и имело цену, цена всегда оказывалась непомерно высокой, и эту цену Иванов безропотно платил, как дань за содеянное им.

      – По пьянке, – пробормотал Иванов.

      – Вместе пили? Соображали «на троих»?

      – Примерно так, – морщился Иванов.

      – А не поделили чего?

      – Я не помню. Я же говорил. В материалах дела всё есть.

      – А раньше у вас конфликтов с погибшими не было?

      Иванов посмотрел на задавшего вопрос Корнышева тяжёлым взглядом и ничего не ответил.

      – Вы вообще на какой, так сказать, почве с ними сошлись? – спросил Корнышев. – Друзья детства, что ли?

      – В смысле? – тяжело смотрел Иванов.

      – Вы у нас по профессии – кто?

      – Водитель, – мрачно сказал Иванов.

      – И чего же мы такое водим? – снова прорезалась необъяснимая легкомысленность вопроса.

      – Машину мы водим, – метнул затравленным взглядом Иванов. – КАМАЗ.

      – Так вот я и спрашиваю: что может быть общего у старшего лейтенанта милиции, полковника ФСБ и приехавшего на заработки шоферюги–рязанца? Что такое должно случиться, чтобы они сели вместе пьянствовать?

      – Я не понимаю.

      – И я не понимаю, – поддакнул Корнышев.

      – Я не про то, что не понимаю, почему пьянствовать, – пробормотал Иванов. – Я про то, к чему это всё.

      – Всё – это что?

      – К чему весь этот разговор.

      – Этот разговор