48 минут. Осколки. Виктория Побединская

будто хочет успокоить, но на самом деле скорее опасается моей реакции. «Клянусь, если он еще хоть раз спросит все ли в порядке, я его ударю», – мысленно раздражаюсь я, но, убирая руки от лица, мило улыбаюсь и киваю. Тут же, в ответ на мое лицемерие, в голове раздается голос: «Мы с тобой абсолютно одинаковые. Вот почему я вижу тебя насквозь. Никто из нас не показывает свою истинную сущность. Так что мы оба притворяемся». Я отмахиваюсь от его слов, как от назойливой мухи.

      Шон наклоняется вперед, опасаясь нового приступа, и не сводит с меня глаз.

      – Взгляни, – протягиваю ему фотографию и ожидаю реакцию, покусывая губы. Пару минут он молча рассматривает карточку, не произнося ни слова. И пока он анализирует ситуацию, я прихожу к выводу: все, что делает этот парень, имеет цель и необходимость. Каждый его шаг планируется заранее, каждое слово тщательно продумывается и взвешивается. Словно цель его жизни – ни минуты не потратить на лишние действия или пустые рассуждения.

      А я не такая. Мне кажется, что не такая. Но не зря, ведь, говорят, что противоположности притягиваются?

      – Зато мы теперь знаем, что Николас действительно один из нас, – возвращая мне фото, Шон откидывается обратно на подушку. – По крайней мере, в том возрасте он выглядел нормально.

      Я фыркаю.

      – Прекрасно! Но когда я окажусь права, не говори, что я тебя не предупреждала!

      Шон вздыхает, а я поворачиваюсь на бок, подкладывая руку под голову, и пользуюсь возможностью получше его рассмотреть.

      – Ты что-нибудь помнишь из своего детства? Родителей, друзей, может, свою собаку?

      – Нет. – Он протягивает руку к ночнику, выключает его, и комната погружается в темноту. – Такое чувство, будто я только родился. Сразу взрослым. Звучит глупо, но это так.

      – А вот Ник помнит, – намеренно делая ударение на имени, говорю я.

      – Снова ты за свое, – усталость явно слышится в его голосе.

      Ну почему так? Миллион вопросов, как пчелиный рой, атакует мой разум, Рид же, как остров невозмутимости, молча продолжает пялиться в потолок.

      – Подумай сам, ведь это странно, что у меня в кошельке лежит ваше фото. Ни отца, ни матери, а давнишняя фотография. Что-то важное случилось тогда… в детстве. И Ник единственный это помнит.

      – Я не знаю, Ви.

      Кажется, терпению приходит конец.

      – Спроси его сама, раз уверена, что он помнит.

      – Пф-ф, несмотря на то, что сейчас я не доверяю своей памяти, словам Ника я не доверяю еще больше!

      – Давай спать, – произносит Шон, зевая. – Через пару часов рассвет, а утром надо решить, что делать дальше. Поговорим после.

      Он прав. Я так устала, что вряд ли я смогу заставить мой разум разобраться в случившемся. Возможно, в предложении Шона обратиться к Нику есть разумное зерно. Вдруг тот и правда что-нибудь расскажет. «Конечно, если подфартит нарваться на его хорошее настроение, – думаю я, натягивая повыше одеяло. – А если уж совсем повезет, то, может, он даже врать не будет. Ладно. Выясню завтра», – решаю я, ставя окончательную точку