Жених и невеста. Анатолий Никифорович Санжаровский

в хозяйстве сгодилось ба, пошло б в службу всё… Доведется ж мне жаниться когда-никогда ай нет? Я б тогда, старая ты кочерга горелая, приглядывал ба бабу по ейной статности, всё чтоба в подгонку за милую душу! А то большого ума дала! Подрала… Бандитствие какое… А беду эту ты сплёл. Всё лисил на все четыре ветра кто? Кто рассыпался мелким бисером: стерпится – слюбится, слюбится – полю-юбится? Кто? Ну кто, голь ты перекаткина? А?

      Крутских поддел лаковым носком тряпичное крошево. В жалости хохотнул:

      – Мда-с… И стерпелось, и слюбилось… А ловко таки споймал ты мене на золоту удочку!

      – Ка-а-ак это?

      – А так! Кончай мне спектаклю чертоломить. Думаешь, у меня кисель в коробке, и я не знаю? Не ведаю? Да под тобой, старая ты вожжа, я землю на аршин наскрозь вижу! – Крутских хлопнул себя по тощей коленке, притопнул: – Враки, мил тестюшка, что портють воздух раки. То балуються рыбаки-и! Ясно? На такое беспутствие, – Крутских снова пнул комок из венчального обмундирования моего, – ты её сам и подбил!

      – Виталь Сергейч! Спомилуйте! – в растерянности отшатнулся отец.

      – Дожидайсе!.. Всякая вот вошь так и норовить содрать с тебе… Думал, пустырь, на венчальном ералашном игрище разживéшься, набьéшь мошну? Чёрта кудрявого! Да ты мне через судействие всё моё на эту вот на ладонушку, – Крутских в невозможной ярости долбил указательным пальцем в узкую, могилкой, ладонь, выставленную у отцова лица, – всё как есть и возвéрнешь! Всё! До волоска!.. До ниточки!.. До сориночки!..

      Я приставила к щёлке дулю.

      Отец тяжело тянул носом.

      В виноватости всё ниже опускал голову.

      – У мене, – разорялся Крутских, – кулак не дурак. Я с тобой не собираюсь изюм косить. Как счас дам в ухо, – он вроде того даже примерился на замашку, – так и зазвенить!

      Отец несмело перенёс тело с ноги на ногу.

      Глухо сронил:

      – Вы, Виталь Сергейч… языком-то играйте… А руками в рассуждение… не входите, милостиво прошу… Не погубите, Виталь Сергеич… Помилуйте, Виталь Сергеич… – и повалился сморкуну в ноги.

      – Так-то оно ловчее, сподручнее будет, – потеплел голос у прасольщика.

      Он поощрительно постучал ногтем по отцову плечу.

      У меня всё так и оборвалось.

      Сраму-то что! Тереть коленки перед этим плюгавиком… Коленки что? Душу в грязи перед кем ватлать?

      Я хочу крикнуть отцу: «Встань!» – голоса своего дозваться нету моченьки. Рот разевать разеваю, а голос нейдёт.

      Но отец и сам понял, что лишку дал.

      В тот самый миг, когда Крутских тыкнул ему пальцем в плечо, у отца дрогнули желваки. Отец поднял на михрютку долгий пристальный взгляд, будто припоминал что, и медленно наладился подыматься, не сымаючи решительного взора с прасолова лица.

      – А Виталь вы наш Сергейч, а на что ж это сваливать всё на один загорбок? – Отвага, твёрдость напитали голос отца. – Мне един нонешний денёк год на́ кости накинул – и я ж кругом виноватый… Оно, конешно, по чужим ранам да чужим салом мазать неубыточно. А вы всё ж раскиньте умком-то… Я ль стараньем дела не замешивал? Я ль родителевой власти тут не положил? – Отец зверовато чиркнул