Песня любви Хрустального Паука. Часть II. Книги Юга. Кирилл Баранов

корабль и двинул на юг.

      – В этом караване были рабы? – спросил Джэйгэ.

      Он помрачнел, хотя и готовился в душе к тому, что не застанет Сююрин в Кокотуке.

      – Все мы рабы, парень, – спокойно произнес чиновник и стал ковырять трубку ногтем. – И ты раб, и я раб, и пленники твоего каравана, и его хозяева.

      – Я не раб! – воскликнул Джэйгэ.

      – Но бежишь за караваном, будто у тебя поводок на шее…

      Джэйгэ сдвинул брови и обернулся, посмотрел на толпу.

      – Когда новый корабль? – спросил он.

      – О, кхе, – хозяин порта закашлялся. – Кто знает, парень? В Ланхраасе готовятся к дождям. В этом месяце капитаны уже не поплывут. Большая Река капризна. Она разольется, и кто захочет разбиться о камни?

      Джэйгэ выругался и свирепо посмотрел на воющую толпу. Мимо проковылял мужчина с разбитым носом.

      – А эти что бесятся, если никто не плывет? – спросил Джэйгэ.

      – Ищут лодочников, парень. Легкий сампан или лорча пройдут там, где увязнет тяжелая джонка. Если не выскочат на скалы или не потеряются в поле, конечно. Но лодочников мало, а людей много.

      Хозяин порта встал, потянулся, зевнул и стал заглядывать в окна своей же конторы, а Джэйгэ пошел дальше – искать сампан.

      И пока он толкался в толпе, уклонялся – не всегда удачно – от внезапных тумаков, знахарь в юрте осматривал раны Кюимеи. Он сопел, ворчал, бесцеремонно тыкал раны пальцами и вздыхал. Потом уложил шаманку на бок и долго тер порезы какой-то жидкостью, прикладывал мази, листья, плевал, растирал и мазал снова. А найдя синяки на руке Кюимеи, решил осмотреть всё тело. Когда знахарь принялся стаскивать с шаманки одежду, Ашаяти подскочила и показала Сардану на выход:

      – А ну брысь отсюда! – сказала она.

      – Что? Почему? – растерялся музыкант.

      – Тут сейчас будут непристойности.

      – Я создан для непристойностей.

      – И готов ради них умереть?

      Сардан развел руками и вышел из юрты. По дороге шатались торговцы, слуги и лентяи, бегали за щенком дети, женщины, рассевшись прямо на траве, штопали одежду. Сардан потянулся, зевнул солнцу и подумал, что непристойности, если очень постараться, можно найти и самостоятельно. Где-то поблизости наверняка сыщется хороший кабак с озорными девицами. Он улыбнулся собственным мыслям и не заметил, как позади, из юрты, высунулась голова Ашаяти.

      – Куда пошел? – сказала он. – Тут стой, никуда не уходи.

      – Да я, в общем и целом, и не собирался, – промямлил Сардан.

      – Вот и стой, пока не позовут.

      Голова исчезла в юрте.

      – Тут сломано, – сказал знахарь и прикоснулся к ребрам шаманки, но говорил он на ооютском, и Ашаяти ничего не поняла. – В груди силы нет, в пальцах нет, в ноге нет, – знахарь показал три пальца. – Смотрят в землю. Стрела остановила ее дух, но не остановила жизнь. Я дал ей сукердым-мазь и ярым-траву. Она больна, но она не человек, она – шаманка, поэтому ее дух вернется.