Песня любви Хрустального Паука. Часть II. Книги Юга. Кирилл Баранов

лежащий у дерева лук и, выгнувшись, направила куда-то вверх. На ветках в полумраке сидели две большие птицы. Перья их были такими крошечными, что походили скорее на шерсть, из клювов торчали клыки. Птицы не шевелились и как будто не дышали, но зачаровано таращились на пламя костра.

      – Не стреляй, – сказал Джэйгэ. – Это окын.

      – Опять эти шаманские птицы? – расстроилась Ашаяти. – Надеюсь, как прошлый раз не начнется?

      Джэйгэ посмотрел на птиц исподлобья и отвернулся.

      – Люди говорят, – сказал он, – что шаманы абааса превращаются в окын, чтобы ходить по Среднему Миру. Шаманы ждут, когда дыхание всех людей станет темным, когда в печени людской останется одно зло. Тогда абааса взберутся на землю из Нижнего Мира.

      – Хм, – фыркнул Сардан, – что ж они?.. Вполне пора.

      – Дурные, – покачала головой Ашаяти. – У нас, когда у соседа крыша падает, все стараются подальше отойти, чтоб не завалило.

      – Они придут, когда останутся только руины, – сказал Джэйгэ.

      – Зачем? Горшки побиты, молоко скисло – поживиться нечем.

      – Среди руин – вкусные трупы.

      – Бе, ну им виднее, конечно.

      2

      Дырявым пестрым полотном лежал Кокотук в широкой равнине у залива Большой Реки – так называли в Ооюте Аривади. Река эта спускалась с островерхих ледяных скал на северо-востоке, пересекала Ооют и растекалась по Ланхраасу, распадалась бесчисленным множеством притоков по его равнинам и холмам и, в конце концов, исполосовав карту страны, прикасалась к океану. В Ланхраасе Аривади поклонялись как божеству – по реке путешествовали чаще, чем по земле, и лодок в Ланхраасе было больше, чем лошадей.

      Сам Кокотук оказался городом просто колоссальных размеров. По большей части он был выстроен в ооютских традициях – с длинными, приземистыми домами, изредка, впрочем, в несколько этажей, что редко встречалось на севере. А по окраинам стояли рассеяно легкие юрты. Их хозяева приходили в Кокотук весной, а в середине осени или несколько раньше – возвращались в приграничные с Ланхраасом южные земли. Так было и сейчас – на входе в город Джэйгэ столкнулся с караваном кочевников. Навьючив доверху стонущих каарзымов, они уходили лесными дорогами.

      Жители Кокотука, как, впрочем, и обитатели других крупных улусов, не считали себя, в строгом смысле, ооютами. Жившие на границе двух стран, впитавшие их культуру и традиции, они мнили себя отдельным кокотукским народом, ни на кого не похожим и никому ничем не обязанным. Никакого деревянного замка, обязательного для ооютских городов, здесь не было. А еще жители Кокотука не видели необходимости чтить законы ни Ооюта, ни Ланхрааса, отчего улус потихоньку превращался в убежище для беглых разбойников, мошенников и работорговцев.

      А теперь наводненный беженцами с севера Кокотук и вовсе шумел как полный пьяных варваров трактир. Люди спасались от очередной разрушительной войны между жадными князьками, уходили с земель, где жили поколениями, и скитались степями и лесами, потому что негде было найти пристанище. Толпы нищих шлялись городскими улицами, заглядывали бесцеремонно