Четыре Евы. Связь поколений. Веера Хелена Рейникайнен

даже мысли о том, что могут меня потерять, поэтому приняли обоюдное решение дать согласие на ампутацию моей правой руки. Они считали, что девочка может жить без одной руки, но она обязательно должна жить! Если операция по ампутации не так опасна, как пересадка кожи, то пусть лучше девочка лишится правой руки, чем жизни. Папа и мама дали врачам письменное согласие. Ради моего спасения им пришлось выбирать – увечье или жизнь…

      Я помню, как ко мне пришёл и встал возле моей головы справа мой любимый врач, которого я считала своим другом и другом Иисуса.

      Он наклонился ко мне, и, улыбаясь, тихо спросил:

      – Ну, что Верочка, как дела?

      Я улыбнулась в ответ, сказала, что всё хорошо. Мне показалось, что лицо его изменилось, он перестал улыбаться, я почувствовала, что его тревожит какая-то мысль. Он посмотрел мне прямо в глаза (в его глазах я увидела боль и тоску) и тихим, нежным голосом спросил:

      – Верочка, ты согласна на ампутацию руки?

      Я не знала и никогда не слышала раньше слова «ампутация», поэтому посмотрела на него с удивлением.

      Тогда он продолжил:

      – Твои мама и папа дали своё письменное согласие на эту операцию.

      Когда я услышала, что мама и папа согласились на ампутацию руки, я улыбнулась ему в ответ и сказала:

      – Да! Конечно, я согласна! Делайте мне эту ампутацию! Мне помнится, что у него в глазах появились слёзы, и он, не сказав ни слова, резко повернулся и быстро вышел.

      Я не стала спрашивать у мамы, что такое ампутация, про которую говорил мне врач, так как знала, что мои родители не могут сделать мне ничего плохого. Меня тогда, конечно, удивило, что мой врач так быстро ушёл, не сказав мне больше ни слова, но я подумала, что он, очевидно, торопился к другим больным деткам. Разумеется, я тогда не понимала, что доктору было невыносимо больно на меня смотреть, так как он знал, что такое ампутация, а я не знала.

      Мама опять много плакала, пытаясь скрыть от меня слёзы, она или куда-то уходила и потом возвращалась с опухшими глазами, или подходила к окну и там стояла, смотрела в окно и тихо плакала; я видела, как вздрагивает её тело. Когда я спрашивала, почему она плачет, она тихо отвечала, что больше плакать не будет. Я знала, что у меня всё будет хорошо, что я поправлюсь и буду здоровой опять, и ничего плохого со мной больше не может случиться, так как самое плохое я уже для себя сотворила.

      Врачи меня очень любили, особенно мой лечащий врач Алексей Георгиевич Баиндурашвили, любила меня и заведующая отделением Нина Давыдовна Казанцева (мама потом много лет с ней дружила; они ездили друг к другу в гости). Нина Давыдовна была еврейка, мама мне говорила, что это Божий народ. Эти два врача не могли представить, как этот маленький ангелочек Верочка будет жить без правой руки, они не могли сломать мне будущее. Поэтому, даже имея на руках письменное разрешение на ампутацию от моих родителей, они выбрали для себя более опасный и рискованный путь – очень сложную многочасовую