Записки времён последней тирании. Роман. Екатерина Блынская

считала, что ему больше не нужна никакая другая женщина. Он уверил меня в этом и даже намекнул, что теперь у него «есть всё». И любимая кифара, и чтение, и спорт, и любовь. Всё, без чего жизнь его стала бы бессмысленна и невозможна.

      Для меня в то время стало понятно, что ночи нашего «знакомства» увенчаются плодами и я в страхе побежала к Агриппине.

      Агриппина как раз слушала донесение о делах в Верхней Германии от посыльных легата Помпония. Она была напряжена этими вестями, к тому же уставшая от простуды, изводившей её всю зиму. Да их с Паллантом усилия, как оказалось, введшие Луция Домиция в род Клавдия, выпили из неё силы.

      Агриппина, закутанная в паллу поверх шерстяной туники и в валяных сапожках, сухая и надменная, улыбнулась мне в лицо, лучившееся дурацкой радостью.

      – Я знала, что так и будет, но не зря я послала к тебе сына именно сейчас. Именно сейчас, когда его нужно отвлечь от моих дел с Клавдием… – и она кивнула на скульптуру Императора, стоящую между двух дверей. – Иди к Локусте, детка. Возьми у неё травки… корешки… чего там ещё… она знает. И чтобы больше вы не допускали этого. Он теперь Нерон, а не Домиций… У него не должно быть по помёту щенков от каждой встреченной им на пути суки.

      Я заморгала глазами, набросила серое покрывало на голову и убралась на своё место. Знать своё место… Нужно каждой из нас…

      Не думала я, что убийца жён, мужей, в конце концов, убийца матери, убийца своего учителя, убийца ВСЕГО, что было песком меж пальцев… не убьёт только меня. Суку без помёта. Меня, Актэ… пергамскую царевну, из рода Аталлидов… Вольноотпущенницу и рабыню.

      В середине априлия, когда начинались заезды в Цирке, новый Луций появился у меня. Он, как и прежде был нежен и ласков, но глаза его беспокойно бегали. Я узнала, что посещать мою половину было ему запрещено Агриппиной.

      – Что-то она хочет сделать очень важное… для меня… – говорил он беспокойно перебирая наборный золотой хвост моего пояска.

      – И ко мне тебя пускать было не велено… – сказала я.

      За время нашей разлуки я не покидала свою половину, разве три раза в носилках, когда посещала Субуру ещё до свету, чтобы никто не видел меня у Локусты. После этого я долго болела душой и телом и даже принялась сочинять длинные стихи, которые хотела после показать Луцию. Но увидев его уже пасынком Клавдия, уже Нероном, желание моё ушло.

      Две вертикальные морщинки пересекали его гладкое юношеское чело над переносьем. У него появился пух на подбородке.

      – Скоро сменю претексту на тогу и пожертвую бороду богам… – Вздохнул он, целуя мои пальцы и ладони. – Тогда всё изменится для нас. Для тебя и для меня, моя царица…

      Я засмеялась, гладя его по непослушным волосам, смазанным помадой для «волн».

      – Для меня уже никогда… Не изменится больше, чем изменилось. Приходи ко мне всякий раз, когда сердце позволит тебе и не спрашивай меня, приму ли я. Я приму тебя всегда. Любым, мой господин…

      – Не называй