Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон. Татьяна Соломатина

мужчина, что может быть отвратительней!

      – Саша… Даже если мы поставим в известность нашего славного прораба, электротехника и на все руки мастера, необходимо его согласие на операцию. А он его не даст. Откажется. И будет жить, зная, что у него в голове огромная опухоль. Возможно, он в это не поверит. Но и не веря, уже будет знать. А хуже мук сомнения только муки знания, как ты и сам догадался. Сомнения, возможно, единственный дар знания. Сомнения оставляют право на ошибку. Ошибка – это не всегда плохо. Иногда ошибаться приятно. Не поверишь, но есть такие ошибки, которые делают человека счастливым. – Она немного помолчала. Её унесло не туда. Надо сосредоточиться. – Саша, мы оставим Матвею Макаровичу его веру. Веря в то, что он здоров, он проживёт, возможно, долго и уж точно – счастливо. Преподнеси ему пластину со всем уважением и благодарностью. С аппаратом-то, стоит признать, он нам помог разобраться лучше, чем инструкция.

      Белозерский взял снимок и скуксил физиономию, как мальчик, которому попалась подмокшая хлопушка. Вера, усмехнувшись, посмотрела ему в глаза.

      – Когда Адам набил первую оскомину от яблока с Древа познания добра и зла, первое, что он сделал: уставился на Еву примерно с таким же выражением, как ты сейчас. И задал ей тот же вопрос: «Но зачем?..»

      – И что она ответила? – спросил Белозерский настолько заинтересованно и серьёзно, что Вера не выдержала и рассмеялась.

      – Она ответила: «Я только предложила. Ты мог отказаться». Вера пошла к столу, указав ему на дверь.

      – Но я не отказался! – воскликнул Александр Николаевич.

      Вера Игнатьевна ответила, изображая Еву, насколько представляла себе её реакцию на подобное заявление Адама:

      – За своё решение я расплачиваюсь тем, что в муках рожаю детей, – она немного помолчала и продолжила печально, – а не рожаю – в ещё больших.

      Вспомнила, что она грозная Ева и, вообще, профессор и руководитель клиники:

      – А ты ко мне лезешь с зелёным непрожёванным яблоком! Пошёл вон! До вечера!

      Саша выскочил из кабинета.

      На заднем дворе клиники весь цвет общества был в сборе. Иван Ильич беседовал с Матвеем Макаровичем. Георгий Романович сидел на ступеньках, курил, потирая бёдра. Они гудели. Но это была хорошая боль – значит, нервы работают, следовательно, бежит по ним жизненный ток. Так объясняла Вера Игнатьевна, а их высокоблагородие всегда права.

      Исподтишка поглядывая на нового санитара, Иван Ильич, снова-здорово, теребил Матвея Макаровича:

      – Нет, ты мне скажи, Макарыч, на что мне електричество в конюшне?! Нам с лошадками балы после заката не давать!

      – А допустим, у тебя кобыла ночью рожать начнёт.

      – У меня не завод! Господам денег некуда девать, а я бойся!

      – Чего ж тебе бояться? Тебе только рычажком вертеть.

      – Как чего же? Електричество – явление природы. Потому его надо опасаться. Ты Бога боишься?

      – Допустим. Бога положено бояться. Но я, скорее, Бога уважаю. Чего мне его бояться, если я не грешник.

      – Так уж и не грешник? –