Новые приключения Майкрофта Холмса. Куинн Фосетт

Тьерс.

      Мне оставалось лишь поблагодарить его за заботу, после чего он заметил:

      – Не знаю, как вам, а мне кажется, что у мистера Холмса хлопот невпроворот. Такое ощущение, что его нарочно заваливают делами, знаете ли.

      Я кивнул:

      – Да. Мне тоже так кажется. Для чего? С какой целью?

      – Ах, если б мы знали, то и гадать бы не пришлось, не так ли? – сказал Тьерс, собираясь уходить.

      – Вероятно, – ответил я и налил себе чаю.

      Не успел я покончить с копированием записей Холмса, как дверь снова распахнулась и в комнату вошел Эдмунд Саттон. Он был одет как мелкий правительственный чиновник или старший клерк из крупной конторы, а выглядел на добрый десяток лет старше. Самой убедительной деталью его костюма были сидевшие на переносице очки без оправы, из-за которых казалось, будто у него очень близко поставлены глаза. Он прилизал волосы, смазав их макассаром[12], и приклеил над верхней губой похожие на гусеницу усики. Для пущего эффекта он слегка сутулился. Я едва мог представить этого человека в образе Макбета.

      – Доброе утро, Гатри, – поздоровался он, подсаживаясь к камину.

      – Доброе утро, Саттон, – ответил я. – Насколько я понимаю, отправляетесь следить за сэром Камероном?

      – Похоже на то. В этом наряде я буду совсем незаметен, как вы считаете?

      – Безусловно. Хватит и одного взгляда, чтобы сразу уразуметь, что́ вы собой представляете, – заметил я, складывая бумаги в аккуратную стопку.

      – Материалы по френологии? – спросил он, словно только что догадавшись об этом.

      – Да. Эти бумаги надо срочно вернуть. Холмс хотел, чтобы я перед этим переписал его заметки. – Я взял свою чашку и увидел, что она почти пуста. – Не попросить ли Тьерса принести еще чаю?

      – Лично я пас, – сказал Саттон. – С утра выпил уже три чашки. – Он помолчал, а потом произнес: – Что вы об этом думаете?

      – О чем? – спросил я, собирая бумаги для отправки сэру Мармиону.

      – О френологии, – пояснил Саттон, складывая пальцы в щепоть, точь-в-точь как Холмс.

      – Я очень мало в этом понимаю, – осторожно ответил я.

      – Могу сказать про себя то же самое, – возразил Саттон. – Однако я не уверен, что человеческий характер поддается объяснению так просто, как полагает френология. – С этими словами он воззрился на меня, задрав подбородок и разглядывая свой нос. – Если о натуре человека во всей ее совокупности можно судить по черепу, то почему об этом догадались только теперь?

      – Возможно, вы правы, – сказал я, желая побеседовать с ним на эту тему. – Но что, если никому не было до этого дела?

      – А сейчас есть? – возразил Саттон. – Беда в том, что я актер. Наука не слишком увлекает меня. Как актер, я знаю, что во всякой роли содержится больше, чем лежит на поверхности. Самые значительные персонажи великих пьес настолько многогранны, что с легкостью поддаются различным интерпретациям, не утрачивая при этом связи с замыслом драматурга. Там много потаенного, трансформированного памятью и обстоятельствами. Так неужели же в реальности

12

Макассар – смесь кокосового, миндального и других растительных масел.