Три поцелуя. Питер, Париж, Венеция. Ринат Валиуллин

о нем!

      – Нет. Познакомишь? – поднялся я с постели и отдернул занавеску, дав вдохнуть окну света.

      – К сожалению, он уже умер. Выдающийся и, наверное, самый дорогой фотограф двадцатого века. И дело не только в том, что это винтаж. Есть фотографии Ман Рея, которые стоят больше миллиона долларов, а есть его фотографии, которые стоят три тысячи долларов. То же время, тоже винтаж, но просто другого качества.

      – Я же говорю, все как с винами: одни выпиты, другие скисли, самые выдающиеся пылятся в подвалах коллекционеров.

      – Ну согласись, что для любого нашего фотографа и три тысячи хорошие деньги.

      – Может, мы просто не умеем снимать?

      – О тебе я бы так не сказала, – отвлеклась от темы Фортуна.

      – Иди сюда! Взгляни! – протянул я ей руки, чтобы она быстрее встала, и подвел к окну, там, внизу, на асфальте было написано мелом «Люблю».

      – Вот если бы звездами на небе, – указала она своими искренними зрачками наверх.

* * *

      Мы ехали с Фортуной по Швейцарии, возвращаясь с альпийских прогулок на сноубордах, солнце скакало за поездом по горной цепи, будто золотой мяч, который нам хотели вручить за хорошую игру на нервах этим утром, если он прежде не лопнет, нарвавшись на очередную остроту. Я пытался поднять настроение Фортуне и стал ее фотографировать (это было роковой ошибкой), вместо того чтобы сунуть ей в рот кусок шоколада.

      – Ты никогда не умел меня фотографировать, – чуть позже уничтожала она снимки один за другим.

      – А мне понравилось. Дело вкуса.

      – Что здесь вкусного? Что? – избавлялась она от копий своего совершенства. – С тобой у меня всегда резко падает самооценка.

      – Может быть, акклиматизация? – хотел я казаться хладнокровным.

      – Ну да. Когда тебя нет, я отлично себя чувствую.

      – Ничего, как вернемся, сразу же уеду в командировку на целую неделю. Ты сможешь ее задрать до небес. Я про самооценку, – не собирался я выходить из себя даже для того, чтобы выпустить пар, хотя стоял уже на пороге со сноубордом в шапке и пуховике.

      – Отлично. Отдохнем.

      – Почему ты себя постоянно унижаешь? Или тебе это доставляет удовольствие?

      – Ты прекрасно знаешь, откуда что берется. Я люблю тебя, но жить все время в тени твоего опыта невыносимо.

      – Хочешь сказать, это я тебе навязал этот комплекс?

      – Это не комплекс, это чувства, которые вызывают во мне все твои красавицы, все женское общежитие, в котором ты жил до меня. Рвотные чувства, – добавила она язвительно.

      – В общежитии?

      – Да, в роскоши женского внимания. Даже когда уже был знаком со мною.

      – Мне кажется, ты находишься под впечатлением рассказов твоих родителей. Но ведь это все вздор, сколько раз я тебе говорил. Не было у меня никого ближе, чем ты, не было! Все, что я кому-то говорил, слова, не более того, – обнял я Фортуну, но она скинула мою руку и пересела к окну напротив, немедленно погрузив в него свой прекрасный печальный хрусталь. Не зная, куда пристроить свои брошенные руки, я начал крутить в руках телефон, до тех